Почему одиссей уехал из итаки
Обновлено: 18.09.2024
На следующий день, лишь только край неба окрасился ярким пурпуром зари, Телемах отправился в город. Уходя, он велел Эвмею проводить в город странника, чтобы он мог там собирать подаяние. Придя домой, Телемах первый встретил свою старую няню Эвриклею. Несказанно обрадовалась она, увидав входящего Телемаха, и с плачем обняла его. Вышли навстречу сыну Одиссея все рабыни. Узнав о возвращении сына, вышла ему навстречу и Пенелопа. Обняла она сына и стала расспрашивать его о том, что узнал он во время своего путешествия. Но ничего не стал ей рассказывать Телемах, - он спешил пойти на городскую площадь, чтобы привести Феоклимена в свой дом.
Когда Телемах пришел на городскую площадь, женихи толпой окружили его, каждый из них спешил пожелать ему чего-нибудь хорошего, в глубине же сердца замышляли они гибель Телемаху. Вскоре пришел на площадь и Феоклимен с Перайем, приютившим его на время, пока не было в городе Телемаха.
Сейчас же Телемах пригласил Феоклимена к себе в дом и ушел с ним. Дома, омывшись в прекрасных мраморных ваннах, Телемах с Феоклименом сели за трапезу. Вышла к ним Пенелопа и села около их стола со своей работой. Телемах рассказал матери о своем путешествии в Пилос и Спарту. Опечалилась Пенелопа тем, что ничего не узнал Телемах об отце. Но Феоклимен стал успокаивать ее; он уверял, что Одиссей уже в Итаке, что он наверно скрывается где-нибудь, чтобы вернее приготовить гибель женихам. Феоклимен говорил, что если бы Одиссей не вернулся в Итаку, не послали бы знамения боги при возвращении Телемаха. Во время беседы Пенелопы с Телемахом и Феоклименом женихи забавлялись во дворе бросанием диска и копья. Вскоре пригнали пастухи коз и овец для пира женихов. Гурьбой вошли женихи в дом Одиссея и занялись приготовлением к пиру. Глашатай Медонт созвал их в пиршественную залу.
Между тем Одиссей с Эвмеем медленно шли по направлению к городу. Опираясь на палку, шел Одиссей под видом немощного нищего. Они уже были недалеко от города, когда у источника, из которого жители города брали воду, встретил их пастух Мелантий. Увидав Эвмея со странником, наглый Мелантий стал издеваться над ними и крикнул:
- Вот ведет один негодяй другого! Куда ты, глупый Эвмей, ведешь этого нищего? Смотри, переломают ему ребра женихи, если он только осмелиться показаться в доме Одиссея.
Крикнув это, Мелантий сильно ударил ногой Одиссея, но даже не пошевельнулся от этого удара Одиссей. Насилу сдержался он, чтобы не убить наглеца, ударив его головой о землю. Эвмей стал грозить Мелантию, что плохо придется ему, когда вернется Одиссей. Но Мелантий грубо ответил, что напрасно надеется он на возвращение Одиссея, что скоро будет и Телемах убит женихами, а сам Эвмей продан каким-нибудь чужеземцам. С этими угрозами Мелантий ушел.
Медленно продолжали свой путь Эвмей с Одиссеем. Наконец, приблизились они ко дворцу Одиссея. Оттуда неслись звуки кифары и пение. Пир женихов был в самом разгаре. Эвмей и Одиссей, громко разговаривая друг с другом, вошли во двор. Там на куче навоза у самых ворот лежала старая собака Одиссея, Аргус. Едва только услыхала она голос своего хозяина, как насторожила уши. Почуял верный Аргус своего господина, вильнул хвостом и хотел подняться, чтобы броситься ему навстречу, но был уже не в силах двинуться. Всеми брошенный, старый, он издыхал. Узнал своего верного Аргуса и Одиссей. Слеза скатилась из его глаз; поскорее смахнул он слезу рукой, чтобы не заметил ее Эвмей. Шевельнулся Аргус и издох. Двадцать лет ждал он своего господина и сразу узнал его, даже под видом нищего.
Эвмей вошел в пиршественную залу первый и сел около Телемаха. Следом за Эвмеем вошел и Одиссей. На не пошел он к гостям, а сел у самого входа, прислонясь к двери. Тотчас взял Телемах хлеба и мяса, велел отнести Одиссею и сказать ему, чтобы смело шел он к гостям просить подаяние. Встал Одиссей и начал обходить всех гостей. Все подавали ему, отказал лишь один - Антиной. Но Одиссей стал настойчиво просить и у него подаяние. Рассердился жестокий, грубый Антиной и прогнал от себя Одиссея. Отошел от него Одиссей, промолвив:
- Да, вижу я, что ум у тебя не так хорош, как лицо, коль ты жалеешь дать мне даже корку хлеба, да еще чужого!
Вспыхнул гневом Антиной, схватил скамейку, изо всей силы бросил ее в Одиссея и попал ему в спину. Но Одиссей даже не пошатнулся от сильного удара, он стоял, словно незыблемая скала; только грозно тряхнул он головой, сел опять у самой двери и сказал:
- Не беда, если кто-нибудь перенесет побои, защищая свое имущество. Если только богини мщения Эринии защищают и нищих, то вместо брака ждет здесь Антиноя смерть.
Еще больше рассердился Антиной, услыхав слова Одиссея, но женихи стали упрекать его за то, что оскорбил он странника, пришедшего в дом, так как ведь бывало не раз, что под видом странников приходили к людям и бессмертные боги. Горько было видеть и Телемаху, как оскорбил Антиной его отца, но, помня условие, сдержал он свой гнев.
Узнала и Пенелопа, как оскорбил Антиной несчастного странника. Еще больше возненавидела она дерзкого Антиноя. Призвав к себе Эвмея, расспросила она его о страннике, а когда узнала, что Одиссей был некогда гостем отца странника, воскликнула:
- О, верю я, что жестоко отомстят Одиссей и Телемах женихам, когда вернется Одиссей!
Лишь только сказала это Пенелопа, как Телемах громко чихнул. Обрадовалась этому знамению Пенелопа, теперь она была уверена, что рано или поздно погибнут женихи от руки ее мужа.
Она повелела Эвмею привести к себе странника, чтобы расспросить его об Одиссее. Но Одиссей отказался сейчас же идти к Пенелопе, он просил подождать до вечера, не желая раздражать еще больше женихов. Согласилась ждать Пенелопа.
Пир женихов становился все более и более шумным. Наступила ночь. Эвмей давно уже ушел домой. Женихи все еще не расходились. Вдруг в дверях появился один нищий, известный по всей Итаке обжора и пьяница. Звали его Иром. Увидав странника в дверях, Ир стал гнать его, Одиссей же не уходил. Тогда Ир стал грозить ему, что побьет его, если он тотчас не уйдет. Началась ссора. Ее услыхал Антиной и, желая доставить развлечение себе и женихам, решил заставить драться Ира со странником. Победителю он обещал дать в награду козий жареный желудок, а кроме того, позволить каждый день приходить за подаянием. Окружили женихи Ира и Одиссея и подстрекали их помериться силами. Одиссей согласился драться с Иром, но прежде взял клятву с женихов, что они не будут помогать Иру. Женихи дали клятву. Тогда Одиссей снял свое рубище и опоясался им. С удивлением смотрели женихи на могучее тело Одиссея, на его мускулистые руки, широкую грудь и плечи. Страшно испугался Ир, но не биться с Одиссеем он уже не мог, так как рабы схватили его, опоясали и поставили против Одиссея. От страха Ир едва держался на ногах. Взглянув на него, Одиссей подумал: убить ли его ударом кулака или же только сбить с ног? Решил Одиссей, что могучим ударом он может возбудить подозрение женихов; поэтому, когда Ир ударил его в плечо, он в свою очередь ударил его по голове над самым ухом. Упал Ир на пол и завопил от боли. Одиссей же хватил его за ногу и вытащил из пиршественной залы на двор, там посадил у стены около ворот, набросил ему на плечи его рваную суму и дал ему в руки палку. Так проучил Одиссей Ира за то, что он дерзко вздумал гнать его, странника, из его же собственного дома. Очень обрадовались женихи, что избавил их Одиссей от назойливого Ира. Они весело поздравляли его с победой, а один из них, Амфином, поднес Одиссею кубок с вином и пожелал, чтобы боги вновь послали ему богатство и счастье. Амфином был самым лучшим из женихов, часто удерживал он остальных от буйства и всегда защищал Телемаха. Знал это Одиссей и, желая спасти Амфинома, посоветовал ему покинуть толпу женихов и вернуться к отцу, так как скоро вернется Одиссей и гибель грозит тогда всем женихам. Но Амфином не внял совету Одиссея, сам шел он навстречу своей гибели.
В это время богиня Афина-Паллада побудила Пенелопу выйти к женихам, чтобы еще сильнее разжечь в них желание вступить с ней в брак, и чтобы Одиссей, и Телемах еще более оценили ее верность и любовь к ним. Тотчас позвала Пенелопа Эвриному и велела призвать двух рабынь, которые должны были проводить ее в пиршественную залу к женихам. Когда Эвринома вышла, богиня Афина погрузила в краткий сон Пенелопу и во сне наделила ее такой красотой, что она засияла, подобно богине любви Афродите. Вошедшие рабыни разбудили Пенелопу. Встала Пенелопа и пошла к женихам, С восторгом смотрели они на вошедшую жену Одиссея. Пенелопа же подозвала к себе Телемаха и укоряла его за то, что позволил он оскорбить в своем доме несчастного странника. Покорно выслушал упрек матери Телемах. Обратился один из женихов, Эвримах, к Пенелопе и стал славить ее красоту. Выслушала его Пенелопа и ответила, что нет уже больше у нее былой красоты, потеряла она ее, с тех пор как покинул ее Одиссей; только тогда вновь вернулась бы к ней ее красота, если бы возвратился Одиссей. Укоряла она женихов за то, что принуждают они ее вступить с кем-нибудь из них в ненавистный ей брак и разоряют дом Одиссея своими пирами. Не так было в былые времена, тогда женихи старались дарами склонить невесту и не расточали чужого имущества. Но не вняли женихи укорам Пенелопы; спокойно выслушав ее, послали женихи слуг своих за богатыми дарами и одарили ими Пенелопу, - думая склонить ее на брак дарами. Пенелопа молча приняла дары и удалилась со своими рабынями в свои покои.
Лишь только Пенелопа ушла, как женихи повелели рабыням принести три больших светильника и зажечь на них огонь, чтобы осветить ярче пиршественную залу. Исполнили рабыни приказание. Одиссей же сказал рабыням, чтобы шли они заниматься своими работами, а он будет смотреть за светильниками. Но одна из рабынь, Меланто, стала издеваться над ним и бранить его. Одиссей пригрозил дерзкой Меланто, что пожалуется на нее Пенелопе. Испугались рабыни этой угрозы и поспешно ушли. Одиссей же стал смотреть за огнем на светильниках. Эвримах, чтобы развеселить женихов, смеясь над Одиссеем сказал:
- Вижу я, что бог какой-нибудь послал к нам этого странника, чтобы было нам светлее пировать. Свет исходит не от светильников, а от его плешивой головы, на которой нет ни единого волоска.
Засмеялись женихи, а Эвримах стал еще больше издеваться над Одиссеем. Спокойно ответил ему Одиссей:
- Эвримах! Велика твоя надменность, но ведь ты воображаешь, что силен только потому, что тебя окружают слабые люди. Вернись сейчас на твою беду Одиссей и тогда эта широкая дверь сразу показалась бы тебе узкой, так поспешно бросился бы ты бежать.
Страшно рассердился Эвримах, схватил он скамейку и с размаху бросил ее в Одиссея. Но Одиссей ловко уклонился от удара. Скамейка попала в руку раба, разносившего вино, и со стоном упал он на пол, выронив кубок. Подняли шум женихи. Они негодовали, что начались у них на пиру постоянные ссоры с той минуты, как появился странник. Но Телемах сказал, что не в этом причина ссор: причина в том, что все охмелели и пора кончать пир. Как ни досадно было женихам слышать такие слова Телемаха, все же принуждены были они окончить пир. Наполнили они еще раз вином кубки, выпили и разошлись по домам.
Когда разошлись все женихи, Одиссей сказал Телемаху, что теперь нужно вынести все оружие из пиршественной залы. Призвал Телемах Эвриклею и повелел ей запереть всех служанок в их помещении, чтобы не видали они, как будут выносить оружие, которое надо убрать, чтобы не портилось оно от дыма. Исполнила Эвриклея приказание Телемаха. Телемах и Одиссей стали выносить оружие, а богиня Афина незримо светила им, зажегши свой светильник. Удивился Телемах, видя, как разливался всюду свет от невидимого светильника, и спросил Одиссея, откуда этот свет. Но Одиссей запретил сыну расспрашивать; боялся он, чтобы не прогневал богиню Телемах своими расспросами. Убрав все оружие, Одиссей пошел в покои Пенелопы. Она с нетерпением ждала странника, чтобы расспросить его об Одиссее. Телемах же пошел в свои покои и спокойно уснул.
Это было не раз, это будет не раз
В нашей битве глухой и упорной:
Как всегда, от меня ты теперь отреклась,
Завтра, знаю, вернешься покорной.
Заснула она поздно, почти под утро, и, ощутив сквозь сомкнутые веки, что в комнате светло, успела с досадой подумать, что не стоило поддаваться на Димкины уговоры и ехать с ним на Ленинские горы, возвращаться ночью пешком, да еще и долго стоять в подъезде. Мало ли что он завтра уезжает… Сегодня тоже будет день. А вот на экзамен теперь придется идти не выспавшись.
И открыла через силу глаза.
В комнате было сумрачно, и за окном шел дождь. Сначала она увидела только это и лишь через секунду поняла, что не лежит в постели, а совершенно одетая стоит у окна и за окном не знакомый с детства проспект с гудящим многорядным потоком машин и бело-зеленым зданием Рижского вокзала вдали, а какой-то сад или парк, на первом плане густые мокрые кусты и мокрая трава, а дальше, за серой пеленой дождя, виднеются высокие мокрые глухие стены.
Так тоже бывало – думаешь, что проснулась, а на самом деле сон продолжается. И тут же она окончательно и очень ясно поняла, что никакой это не сон, а самая настоящая, хоть и странная реальность.
Захотела испугаться и не смогла этого сделать. Было только недоумение и словно бы оглушенность от необъяснимого перехода в совсем другую жизнь.
Оглядевшись, она увидела, что находится в большой и почти пустой комнате. На золотистом, с длинным ворсом ковре стоял низкий журнальный столик, возле него – два кресла. И все.
Нет, она ошиблась. Всю противоположную стену занимал тускло отсвечивающий, почти незаметный на фоне обоев экран. Как у телевизора, только во много раз больше.
Еще не зная зачем, она решила подойти, взглянуть на него поближе.
Идти было неудобно, в теле ощущались скованность и слабость, словно после долгой болезни. И еще – мешали очень высокие каблуки. Она таких раньше никогда не носила.
Экран вдруг засветился, и с каждым шагом свечение становилось ярче, а когда она подошла вплотную, поверхность стекла исчезла, растворилась, и в образовавшемся проеме она увидела другую комнату – роскошно, в эклектическом стиле конца прошлого века меблированный кабинет.
В стилях она, будущий архитектор, разбиралась хорошо и не могла не восхититься сложностью и тщательностью отделки стен и потолка, тяжеловесной изящной мебели.
Иллюзия была полной, и, только коснувшись рукой холодного стекла, она убедилась, что перед ней все же изображение.
А там, в кабинете, заполненном сумеречным тоскливым светом, за массивным письменным столом на резных львиных лапах, в черном кожаном кресле сидел человек и читал толстую книгу. Лампа под зеленым абажуром освещала часть стола – с блестящим кофейником, граненой хрустальной пепельницей, над которой поднималась вверх тонкая и неподвижная струйка дыма, и лежащим чуть сбоку большим черным револьвером.
Поза человека, наклон головы, подсвеченный лампой профиль показались ей знакомыми, и тут же она узнала его. Конечно, это Дмитрий, он же – мичман Дим, как она звала его по созвучию с именем героя романа Конрада. Они расстались совсем недавно, часа четыре назад, у дверей ее квартиры, но как он странно изменился. Лицо покрыто красноватым густым загаром – вместо ленинградской осенней бледности, на голове не курсантский ежик, а довольно длинные, выгоревшие на солнце волосы. И другая одежда. Не черная форменка с якорьком на погонах, а оливковая рубашка непривычного покроя. Но дело даже не в этом. Она вдруг поняла, что Дмитрий гораздо старше, лет, может быть, на десять, если не больше. Не юноша, а довольно-таки поживший мужчина.
Он поднимает голову, смотрит на нее и тоже узнает ее не сразу.
И вспоминает еще одно, самое главное, отчего ей наконец становится по-настоящему жутко…
Глава 1
В том, что Фритьоф Нансен был прав и к холоду привыкнуть действительно невозможно, Воронцов сумел наконец убедиться в полной мере.
Он приехал туда и понял, что не ошибся.
День, кажется, на пятнадцатый, начав уставать от монотонности жизни и в поисках новых впечатлений, Воронцов поддался на мегафонные призывы человека на пирсе и взял билет в Новый Афон.
Там, на ступенях старинного храма, он неожиданно встретил знакомого журналиста, с которым шел в прошлом году из Бомбея в Ленинград.
Конечно, оба обрадовались. Воронцов – от одиночества, журналист, по его словам, – потому, что давно искал Воронцова, дабы презентовать ему путевые, недавно изданные очерки, в которых было и о нем кое-что.
Прервав программу экскурсии, поехали на такси в Гульрипш, где журналист держал дачу. Надо отметить – великолепную. Дикий камень, полированное дерево, красная черепица, кованый чугунный забор и ворота, и все – в обрамлении магнолий, лавров и неизменных эвкалиптов.
По случаю встречи поехали ужинать в Эшеры, в знаменитый пещерный ресторан, куда так просто не попадешь и куда любят приезжать серьезные люди из Сочи, Гагр, даже Тбилиси.
Следующие дни они тоже проводили вместе.
Может, из-за луны все и случилось.
– Помнишь, в Красном море мы говорили с тобой о моряках и космонавтах? – спросил Антон, глядя на серебристую дорожку на волнах, без всякой связи с предыдущим разговором.
– Вроде было что-то такое…
В том разговоре, одном из многих, что они вели на длинных ночных вахтах, Воронцов указал Антону, что его коллеги-журналисты зачастую переоценивают некоторые достоинства космонавтов, как реальных, так и условных.
«Не сказать дурного слова, ребята они хорошие, профессионалы, уважения заслуживают, однако слишком много превосходных степеней. И отнюдь не всегда по делу. А вот о моряках, напротив, стали забывать. Не то что лет двадцать назад. А космонавтам, как ни крути, жить на свете проще. Их тщательно отбирают, годами тренируют в сурдо-, термо– и барокамерах, вертят на центрифугах, обклеивают датчиками, отрабатывают на каждый полет все мыслимые и немыслимые ситуации, сотни людей и компьютеров следят за каждым километром каждого витка… И это при том, что ничего такого уж страшного их там не подстерегает. Все по законам Кеплера, Ньютона и прочей небесной механики.
А у моряков? Знает, к примеру, широкая публика, что ежегодно без вести пропадают в морях сотни кораблей? Что до сих пор погоду и на сутки вперед угадать не всегда получается, а хороший шторм ломает сталь, как картон, и тайфуну все едино: парусная джонка перед ним или атомный авианосец. И помощь к тонущим приходит гораздо реже, чем показывают в приключенческих фильмах. А каково яхтсменам-одиночкам, идущим вокруг света? Вроде капитана Чичестера или Нокст-Джонса? Год в море на десятиметровой яхте без захода в порты, и случись что, ни одна душа на Земле не только не поможет, а и знать ничего не будет.
И по-прежнему в морях можно встретить самых натуральных пиратов.
Да, кстати, и управлять этим вот балкером в сорок тысяч тонн куда сложнее, чем спутником на орбите. У него радиус поворота – страшно сказать, сколько кабельтовых, да инерция… И если еще в шторм, да ночью, вблизи берегов, по ненадежным картам…
Такой вот примерно был тогда у них разговор.
– И ты по-прежнему считаешь, что хороший моряк ни в чем не уступит космонавту и всегда готов к любым неожиданностям? – спросил Антон.
– Разумеется. Если моряк действительно хороший. Я нашего брата не идеализирую, народ всякий случается. Но тут уж закон больших чисел работает. Моряков сотни тысяч, а космонавтов десятки единиц… И критерии отбора совсем разные, сам понимаешь…
Потеряв интерес к теме, в которой все для него было ясно, Воронцов налил в бокалы еще вина, со вкусом потянул, откинулся в плетеном кресле.
– Хорошо-то как, господи! Истинно – рай земной! Не дураки афонские монахи были… А вот кому здорово живется, так это вашему брату. Работа чистая, никаких тебе вахт четыре часа через восемь, никаких проблем с регистрами, пограничниками, таможней, с личным составом, грузоотправителями и грузополучателями… Сиди себе в Бомбее или там в Париже, раз в две недели дай информацию в газету, и привет…
– Твоими бы устами… – улыбнулся Антон.
– А то не так? Ну, упрощаю кое-что, само собой, однако не сравнить! И заработки опять же, гонорары… И харчи не те. Помнишь, чем нас последние недели кормили? Так тебе это раз в жизни, для экзотики, а нам… Да что говорить… Ты вот и недвижимостью владеешь… – Воронцов похлопал ладонью по перилам балкона.
– Что, нравится? Не отказался бы?
– Я бы, может, и не отказался…
– Могу посодействовать. Тут по соседству как раз продается… Еще и лучше моей…
Воронцов с энтузиазмом согласился.
– Ну безусловно! Давно мечтаю. Составь протекцию. У меня там тысчонки три на книжке завалялись, да страховку скоро получу еще пять, вот за эту цену и сторгуй, а я уж отблагодарю…
Антон был серьезен.
– Цена как раз не вопрос. Было б желание…
Воронцов взял со стола трубку, начал набивать. Ему сразу стало скучно. Слышал он уже такие разговоры. И знал, чем они обычно кончаются. Как раз недавно прошла целая серия процессов над контрабандистами из плавсостава и руководящих чинов нескольких пароходств.
– Я как раз не это имел в виду, – понял его мысли Антон. – Никакого криминала. Ни валюты, ни наркотиков. Ты же все равно сейчас в отпуске, спешить некуда?
– Не хочешь поучаствовать в одном эксперименте?
– В принципе – отчего бы и нет. А какого рода?
– Психологического. На поведение в нештатных ситуациях.
– Если это не больно, да еще и на дачу заработать можно – запросто. Люблю всякие эксперименты…
– Можешь быть уверен. Совершенно необыкновенные впечатления плюс гонорар по высшим ставкам…
– А если подробнее?
– Подробнее как раз нельзя. В том и суть. Так согласен?
Может быть, в другой обстановке и в другом настроении Воронцов отнесся бы к подобному предложению иначе, но тут все так сложилось, что он только пожал плечами.
– Если ты настаиваешь… Когда начнем?
– А чего тянуть? Сейчас и начнем…
Он вытащил из кармана синюю коробочку, вроде тех, в каких продают ювелирные изделия. Открыл ее и протянул Воронцову блестящую таблетку, около сантиметра в диаметре.
– Приложи позади левого уха. Вот сюда…
Таблетка прилипла, словно магнит к железу. Ощущение было несколько странное, но оно тут же прошло, и Воронцов перестал ее чувствовать. Даже потрогал рукой, чтобы убедиться, что таблетка на месте.
– И что дальше с этого будет?
И Воронцов увидел.
Глава 2
А сам он стоял на ведущей к главным воротам дороге, вымощенной мелким красным кирпичом. Справа и слева расстилалась холмистая местность, покрытая жесткой травой, кустарником, отдельно стоящими кряжистыми дубами. Над всем этим пейзажем низко нависало предгрозовое небо, а позади, когда Воронцов обернулся, он увидел серое и даже на вид холодное море.
– Однако… – сказал Дмитрий вслух.
Но эксперимент – значит, эксперимент. От него сейчас ждут поведения. Нештатная ситуация налицо. Значит, все вопросы и сомнения оставить до лучших времен. Вводная принята.
Но слишком долго раздумывать не стоит, решил Воронцов, вполне можно заработать несколько штрафных очков. Как на капитанском тренажере в Гренобле.
По мосту, переброшенному через широкий ров, заполненный неподвижной темной водой, он вошел в ворота.
Внутри было очень прилично. Даже более чем. Горел яркий свет, а в нише, где полагалось стоять часовым или, допустим, привратникам, Воронцов увидел гостеприимно раскрытую дверь лифта.
– Модернисты они тут, – сказал он негромко.
Створки дверей сомкнулись, и кабина плавно взлетела.
Остановился лифт тоже сам по себе и выпустил Дмитрия в круглый зал, из которого по радиусам, словно спицы от втулки колеса, расходились шесть широких, совершенно одинаковых коридоров.
Голый камень стен, высокие сводчатые потолки, полы, выстеленные темными дубовыми плахами. По сторонам, сколько хватает взгляда, двери в глубоких нишах через неравные промежутки. И неизвестно откуда льющийся ровный свет.
Про задачу Буридана Воронцов знал, повода для аналогий давать не захотел и выбрал самое простое решение – пошел прямо.
…Если рассказывать здесь обо всем, что Дмитрий увидел за те несколько часов, пока бродил по этажам и коридорам замка, то получится нечто вроде плохого путеводителя: длинно, скучно, утомительно. И очень мало похоже на правду.
Проще сказать – там было все. Вот именно: абсолютно все.
Он перекусил в автоматическом экспресс-баре, где нужно было выбрать желаемое в толстой книге вроде нью-йоркского телефонного справочника, набрать кнопками номер на пульте и получить заказ, который возникал в нише за стеклянной шторкой. Бесплатно.
Почти каждому мужчине оружие заметно прибавляет самообладания. Даже в тех случаях, когда реальная польза от него равна нулю.
На своем пути Воронцов видел рыцарские залы с титаническими каминами, украшенные латами, двуручными мечами и алебардами, богато обставленные гостиные; картинные галереи, библиотеки, курительные салоны, спортзалы, финские и турецкие бани, будуары для интимных бесед, зимние сады, парижские бистро и средневековые неаполитанские траттории и, как уже сказано, многое и многое другое.
Здесь можно было прожить жизнь, не выходя наружу, и жизнь эта была бы приятной.
Если бы не угнетающее ощущение абсолютного одиночества и полной затерянности в грандиозном объеме замка. Муравей внутри башенных часов.
– А не послушаетесь, – сказал он грозно, – всех уволю!
В тумбочке нашлась непременная Библия, а в мини-баре мартини, тоник, лимонный сок, лед. Воронцов замешал себе легкий коктейль и с полчаса почитал из Екклесиаста. Потом, успокоившись и укрепив свой дух, погасил свет и без усилий заснул.
…Проснулся он поздно, да это и неудивительно, потому что за окном тоскливо ползли по небу низкие и рыхлые тучи, из них сеялся сероватый мелкий дождь, за которым не видно было не только моря, но и близких холмов. Под такую погоду можно свободно проспать и сутки…
Ночью, очевидно, он получил дополнительную информацию и теперь отчетливо представлял, куда ему надо идти, хотя по-прежнему не знал – зачем.
Пройдя несколько анфилад, поднявшись по трем лестницам (одна из них была чугунная винтовая), Дмитрий открыл высокие резные двери, вошел в помещение, которое опять показалось ему смутно знакомым. Через секунду он догадался откуда. Это был кабинет управляющего царским Морским министерством адмирала Григоровича, точно такой, как на фотографии в училищном музее. Застекленные дубовые шкафы вдоль стен, в которых мерцали тисненые, кожа с золотом, переплеты книг, модели исторических бригов, фрегатов и клиперов на фигурных подставках, целая коллекция палашей, шпаг и кортиков, писанные маслом портреты бородатых и бритых адмиралов в звездах и лентах, большой глобус в углу.
И, похоже, Дмитрия здесь ждали, если судить по горячему, только что с огня, кофейнику на огромном, как артиллерийский полигон, столе.
Тут бы ему и понять все, но – нет, не сообразил Воронцов, не хватило критической массы информации. Тем более что его внимание захватили книги в шкафах. Наверняка тут могут быть истинные раритеты…
Взгляд сразу задержался на глубоко вдавленных в шоколадный сафьян вызолоченных буквах. Он открыл дверцу и извлек громадный, тяжелый том.
Самое забавное, что так оно и было. Чувство, которое привело Воронцова в этот кабинет, больше ничего не подсказывало, а искать логику и смысл происходящего он не собирался. Делал же то, что считал для себя естественным в предложенных обстоятельствах.
Разве не прекрасно, открывая книгу, написанную почти 30 веков назад, находить очень современные, актуальные поныне советы. Одна из таких книг — "Одиссея", с которой большинство из нас, наверное, знакомо хотя бы заочно, благодаря фильму Кончаловского. Но как бы ни был хорош фильм, книга заслуживает особого внимания.
И интересна она не столько увлекательными приключениями главного героя, сколько своим философским смыслом, роднящим её со многими другими "одиссеями", от "Фауста" и "Пер Гюнта" до "Очарованного странника". Этот смысл — в пути героя, в загадочном странствии, путешествии со многими испытаниями, которые ему выпадает претерпеть. Можно сказать, что "Одиссея" проповедует особый взгляд на жизни, особый подход, который уже не в столь давнее время вполне современный философ Эрих Фромм описал в своей работе "Иметь или быть". Вот этот переход между описанными Фроммом двумя образами, модусами жизни, от "иметь" к "быть", составляет, возможно, один из смыслов "Одиссеи". Быть… Вечный вопрос!
Не претендуя на абсолютную полноту и объективность анализа, наверное, и недоступную смертному роду, можно обнаружить 12 испытаний, которые проходит герой на своём пути. А вникая глубже, их можно разделить на три группы:
- Есть испытания, в которых Одиссею и его спутникам приходится сталкиваться с какими-либо препятствиями, внешними силами, например с каннибалами-лестригонами и Сциллой и Харибдой. Интересно, что практически в каждом из этих испытаний Одиссей теряет по шесть спутников.
- Есть другие — более тонкие и менее очевидные, когда герои рискуют свернуть с пути — искушение забвением цели странствия, как в стране лотофагов, где часть команды, отведав плодов лотоса, забывает о своей родине.
- Есть испытания, а вернее ошибки, которые совершают сами путешественники. Последние, что немаловажно, происходят, когда Одиссей засыпает, оставляя своих воинов без присмотра, как это было с ветрами Эола или быками Гелиоса. Это ошибки, за которые Одиссей и его спутники жестоко расплачиваются, оказываясь отброшенными далеко назад.
И, наконец, главная, поистине роковая, ошибка Одиссея, с которой, в каком-то смысле, и начинается настоящая борьба. Путь, который Одиссей должен совершить в одиночестве, без помощи богов, которые доныне содействовали ему.
Эту ошибку он совершает, "прощаясь" с ослеплёнными и обманутым им циклопом Полифемом. Пытаясь выбраться из пещеры циклопа, Одиссей называет себя Никто, и именно это спасает его и оставшуюся часть его спутников от ярости её хозяина. Однако затем, будто в погоне за эфемерной славой Одиссей называет Полифему своё настоящее имя, и тот взывает к своему отцу Посейдону с мольбой об отмщении. С этого момента Посейдон начинает препятствовать Одиссею. Не имея права погубить его окончательно, он, тем не менее, значительно "удлиняет" и усложняет его путь.
На двенадцати кораблях Одиссей отплывает от стен Трои. Один одинёшенек он возвращается на Итаку, в образе нищего, почти никто в своей родной стране и семье. Гибнут все его спутники. Корабли отнимает судьба. Одиннадцать из них погублены лестригонами, последний поражает молнией Зевс. Едва избегает гибели сам Одиссей, долгих семь лет вынужденный орошать слезами тоски по родине (впервые слово "ностальгия" звучит у Гомера в "Одиссее") песок уединённого острова Огигии в обществе прекрасной Калипсо, находясь там, будто в небытии. Но сроки выходят, и Афина просит за Одиссея перед Зевсом. В последнее своё испытание Одиссей отправляется на плоту в одиночку. И снова Посейдонов гнев воздвигает бурю. Плот уничтожен, но как трудно Одиссею отпустить жалкие разбитые бревна и броситься в море один на один. Обнажённым, словно заново рождённый, выходит он из морской пены на берег Схерии. Здесь, на пиру в честь чужестранца у загадочных феаков, чьи корабли подчиняются не рулю, а мысли кормчего, мы и слышим всю его историю. Т.е не прямо из уст Гомера, а от самого Одиссея, как будто всё происходившее случилось в ином измерении, недоступном внешнему взору, и ведомо лишь самому страннику. Этим рассказом Одиссей и сам как будто подводит черту своим приключениям, ещё раз осмысливает всё пережитое, на этой своей последней остановке перед любимой Итакой.
Одиссей — великий путешественник. Снаряжая свои корабли в Трою, он уже знает, что вернётся один и лишь через двадцать лет, но принимает свою судьбу, как принимает в дальнейшем всё, что она даёт, и что требует в уплату за возвращение домой. Хотя его плавание имеет цель, оно также и самоценно. Ценно каждое испытание, каждое мгновение жизни, каждая её капля…
Обратите внимание, худшее с ним происходит именно тогда, когда он спит. Так и мы — лишь только заснёт в нас самих великий путешественник, "команда" наших глупостей и вожделений что-нибудь захочет съесть или сказочно разбогатеть, и сызнова приходится нам начинать свой путь. И Одиссей снова и снова начинает свой путь, снова и снова пьёт горькую и сладкую чашу своей судьбы, снова и снова вглядывается в далёкий горизонт, чтобы увидеть дым родного очага, берег родной Итаки. Это жизнь, это путешествие.
Нужно сказать, что к походам в Аид герои обычно относились тщательно и ответственно: приносили жертвы, брали с собой кифару (Орфей), друга (Тесей) или дубину, лук, шкуру, Афину, Гермеса (Геракл, который пошел в Аид во всеоружии). Потому что, как ни крути, нужно же миновать заградительные кордоны из корыстных и злобных Харона и Цербера, а потом не быть раскатанными случайной карой Сизифа или мимоходом не сожранными кем-нибудь из аборигенов.
Одиссей, отягощенный оригинальностью мышления, в Аид вообще не пошел. Он, фигурально выражаясь, сел на пороге и начал копать ямку. На пороге – это возле одного из входов в Аид, а ямка-то вот была как раз вполне конкретной: над ней Одиссей принес положенные жертвы, наполнил ямку кровью и уселся ждать чего-нибудь хтонического.
Чего-нибудь хтоническое в виде толпы теней тут же и налетело. Причем, первым явился Эльпенор – это как раз тот, который в нетрезвом виде поиграл в Икара с крыши дворца Кирки. – О, как ты сюда-то шустро, – обрадовался Одиссей. – То есть, конечно, я весь скорблю.
– Сын Посейдона, быки Гелиоса, женихи Пенелопы, лопата, – перечислил Одиссей. – Хм, в ямке-то там точно кровь? – А ты своей маме дай проверить – она и заговорит, – посоветовал прорицатель и отправился себе куда-то прорицать.
И тут, как говорится, поперло. К ямке набежали Алкмена, Леда, Антиопа, Мегара и прочая женская компания. Пока Одиссей решал, что делать с феминами подземного мира, фемины шустро вылакали половину крови и разлетелись. Дав место крайне разобиженному Агамемнону, который стал очень и очень жаловаться на жену: мол, я ей все, что нажито непосильным трудом, а она меня хоп – и убила с любовником. Теперь я мало того, что рогат, так еще и в Аиде – уххх, женщины, сволочной и коварный род… кстати, кто это половину крови у тебя тут вылакал? – Да это… испаряется она быстро, – сказал Одиссей. И Агамемнон убыл, на прощание посоветовав не особо-то верить жене.
Потом тени героев, желающие новостей и кровушки, пошли густыми косяками – и только в стороне стоял когда-то обиженный Одиссеем Аякс и супил бровь. При попытке замирения тень Аякса насупила бровь еще больше, скрутила фигу и ушла во мрак, так и не пояснив – чего, собственно, приходила.
Дальше же аэды начинают повествовать о странном. Будто бы видел Одиссей судью Миноса, который судит тени, а потом еще Сизифа с Танталом, а потом еще и Геракла (который вообще на Олимпе, но кого это волнует?) И тут уж есть несколько вариантов: — Все перечисленные специально сбежались посмотреть на Одиссея. Сизиф даже камень прикатил, а Тантал с собой речку и деревья взял. Чего не сделаешь, чтобы увидеть хитромудрие во плоти.
— Одиссей встречался с тенями не у входа, а в самом Аиде (некоторые аэды даже указывают место – слияние Коцита, Ахерона, Флегетона). На вопрос – как Одиссей миновал Цербера и Харона – аэды скромно опускают глаза и молчат. Можно предположить, что царь Итаки пробрался в подземный мир, минуя турникеты, партизанскими методами. И совершил небольшую экскурсию без гидов и оплаты оболами за транспорт.
— Одиссей, как человек компанейский, не отставал от теней и пил с ними за компанию. Что – остается тайной. Но разговоры с Гераклом как бы намекают…
Античный форум
Аид: Итого? Приперся в мир, не заплатил, выкопал ямку – спасибо, что не посреди дворца… напоил теней, устроил гвалт. Свалил. Какие выводы?
Персефона: Сразу видно, что правнук Гермеса.
Аид: Вывод – спасибо, что во дворец визита не нанес, могу представить, что учинил бы.
Персефона: Между прочим, аэды пишут, что он боялся, как бы я не выслала за ним голову Медузы Горгоны. Каким способом я должна была ее выслать, позвольте спросить?
Геката: Разбег – пинок – результат, что непонятного-то…
42. Свечки в уши – и вперед!
Эллины с присущим им энтузиазмом погребли и очень скоро догребли до острова сирен. Сирены заслуживают сольного выхода. Аэды утверждают, что они когда-то были спутницами Персефоны. И даже искали ее после похищения, но до подземного мира не докопались, а потому разъяренная Деметра высказалась, что, мол, ну вы все и чудо… в перьях. И действительно обрастила их перьями, создав свою личную поисково-музыкальную бригаду. Правда, Персефону бригада все равно не нашла.
Зато, уже по другим источникам, сирены как-то перепели муз. А поскольку музы были спутницами Аполлона, а Аполлон – натура томная, чувствительная, любящая сдирать кожу с противников… да, музы сирен ощипали. И сделали из перьев головные уборы (возможно, музы просто хотели поиграть в индейцев). Сперва непернатые, потом пернатые, потом ощипанные сирены от такого обращения поселились на рифах, заманивая к себе моряков песнями и потом играясь моряцкими косточками.
– Значит так, ребята, – заявил Одиссей на подходе к зловещему острову. – Нас тут ждет страшное: культурное просвещение музыкой. Поэтому вот вам по свечке в уши: предохраняйте от потрясений свой внутренний мир.
– Сюрприз, – озвучил явившийся к гребцам вслед за Сциллой Танат. После этого эллины стали иметь еще более бледный вид, но между Сциллой и Харибдой все-таки окончательно проплыли.
Записки из подземки. Персефона
Читайте также: