В какую страну собирался поехать обломов
Обновлено: 18.09.2024
— Уп. л. Отец Андрея, учитель Обломова. Сын немецкого бюргера из Саксонии. "Был агроном, технолог, учитель. У отца своего, фермера, он взял практические уроки в агрономии, на саксонских фабриках изучил технологию, а в ближайшем университете, где было около сорока профессоров, получил звание к преподаванию того, что кое-как успели ему растолковать сорок мудрецов". "Дальше он не пошел, а упрямо поворотил назад, решив, что надо делать дело, и возвратился к отцу. Тот дал ему сто талеров, новую котомку и отпустил на все четыре стороны". "С тех пор Иван Богданович не видал ни родины, ни отца. Шесть лет пространствовал он по Швейцарии, по Австрии и вместе с Рейнгольдом (см.) "пришел в Россию"; "двадцать лет живет в России и благословляет свою судьбу". В Верхлеве, где Ш. был управляющим княжеского именья, завел "маленький пансион". По словам Тарантьева, "приехал в нашу губернию в одном сюртуке да в башмаках, а тут вдруг сыну наследство оставил. " ("Всего тысяч сорок", по словам Обломова); по собственному признанью, у него "есть некоторый капитал". "Дельный и строгий немец, крепкий старик". Провожая сына, окончившего уже университет, говорил: ". Я, вероятно, еще проживу лет двадцать, разве только камень упадет на голову. Лампада горит ярко, и масла в ней много". Как таблица на каменной скрижали, была начертана открыто всем и каждому жизнь" Ш. На жизнь, "даже на мелочи", он смотрел "не шутя", ко всему относился с педантической строгостью. "Он не щадил и в глаза, и за глаза, доннерветтеров " (Обломовых) за то, что они баловали Илью Ильича. Своему сыну дал "трудовое, практическое воспитание". С восьми лет "сидел" с Андреем за географической картой, разбирал с ним Гердера, Вилланда, библейские стихи "и заставлял подводить итоги безграмотным счетам мещан, фабричных и крестьян". Рассказывал сыну "сто раз", "поплевывая, за трубкой", "между брюквой и картофелем, между рынком и огородом", "о жизни в Саксонии". Если сын исчезал из дома и его кто-нибудь притаскивал "выпачканного, растрепанного, неузнаваемого" или мужики привозили "его на возу с сеном, или, наконец, с рыбаками приедет он на лодке, заснувши на неводу" — И. Б. "ничего", "еще смеется". — "Что за ребенок, если ни разу носу себе или другому не разбил? — говорил Ш. "со смехом". Когда однажды Андрей "пропал на неделю", И. Б. "ничего — ходит по саду да курит". — "Вот если б Обломова сын пропал, — сказал он на предложение жены поехать поискать Андрея: — так я бы поднял на ноги всю деревню и земскую полицию, а Андрей придет. О, добрый бурш!" Вернувшегося сына спросил: готов ли у него перевод из Корнелия Непота на немецкий язык", "взял его одной рукой за воротник, вывел за ворота, надел ему на голову фуражку и ногой толкнул сзади так, что сшиб с ног". — "Ступай, откуда пришел, — прибавил он: — и приходи опять с переводом вместо одной двух глав, а матери выучи роль из французской комедии, что она задала; без этого не показывайся!" Когда сын подрос, Ш. "сажал его с собой на рессорную тележку, давал вожжи и велел везти на фабрику, потом в поля, потом в город, к купцам, в присутственные места, потом посмотреть какую-нибудь глину, которую возьмет на палец, понюхает, иногда лизнет, и сыну даст понюхать, и объяснит, какая она, на что годится. Не то, так отправятся посмотреть, как добывают поташ или деготь, топят сало". Он частенько отправлял Андрея одного, в тележке или верхом, с сумкой у седла, с поручением в город; "выслушав отчет Андрея, он давал сыну два-три рубля, смотря по важности поручения". Отлично учившегося Андрея И. Б сделал репетитором "в своем маленьком пансионе"; он "положил ему жалованье, как мастеровому, по десять рублей в месяц" и заставлял в получении "расписываться в книге". — "Добрый бурш будет, добрый бурш!" — говорил И. Б., видя самостоятельные шаги маленького Андрея — "Recht gut, mein lieber Junge!" — хвалил он сына, "трепля широкой ладонью по плечу". Когда же Андрей отказался от всякой посторонней помощи и заявил, что он попробует и "служить, и торговать", и сочинять вместе, "отец захохотал изо всей мочи и начал трепать сына по плечу так, что и лошадь не выдержала бы". — "О! — сказал Ш. про Рейнгольда: — Это.. это. " "Он хотел похвалить, но не нашел слова". — "Ну! — сказал отец" (при прощанье). — "Ну! — сказал сын". — "Все? — спросил отец". — "Все! — отвечал сын". "Они посмотрели друг на друга молча, как будто пронзали взглядом один другого насквозь". "Между тем, около собралась кучка любопытных соседей посмотреть, с разинутыми ртами, как управляющий отпустит сына на чужую сторону". "Отец и сын пожали друг другу руки".
"Он был в университете и решил, что сын его должен быть также там — нужды нет, что это будет не немецкий университет, нужды нет, что университет русский должен будет произвести переворот в жизни его сына и далеко отвести от той колеи, которую мысленно проложил отец в жизни сына". Штольц "сделал это очень просто: взял колею от своего деда и продолжил ее, как по линейке, до будущего своего внука, и был покоен". "Впрочем, он не был педант в этом случае и не стал бы настаивать на своем; он только не умел бы начертать в своем уме другой дороги сыну". "Он мало об этом заботился. Но когда сын воротился из университета и прожил месяца три дома, отец сказал, что делать ему в Верхлеве больше нечего, что вот уж даже Обломова отправили в Петербург, что, следовательно, и ему пора". "А отчего нужно ему в Петербург, почему не мог сын остаться в Верхлеве и помогать управлять имением — об этом старик не спрашивал себя; он только помнил, что когда он сам кончил курс ученья, то отец отослал его от себя". "И он отослал сына — таков обычай в Германии". — "Образован ты хорошо: пред тобой все карьеры открыты; можешь служить, торговать, хоть сочинять, пожалуй — не знаю, что ты изберешь, к чему чувствуешь больше охоты", — напутствовал Ш. Андрея; отправил сына верхом до губернского города. Од дал ему на дорогу сто рублей ассигнациями и велел в городе получить долг или же продать лошадь на ярмарке. Он же распорядился привязать к седлу "две сумки: в одной лежал клеенчатый плащ" и "толстые, подбитые гвоздями сапоги да несколько рубашек из верхлевского полотна, вещи купленные и взятые по настоянию" И. Б., "в другой лежал изящный фрак тонкого сукна, мохнатое пальто, дюжина тонких рубашек и ботинки, заказанные в Москве, в память наставлений матери". Провожая сына, говорил: "До Москвы доехать тебе станет рублей сорок, оттуда в Петербург — семьдесят пять; останется довольно. Потом — как хочешь. Ты делал со мною дела, стало быть знаешь, что у меня есть некоторый капиталец; но ты прежде смерти моей на него не рассчитывай!"
Обломов: Да бля…
Течет время. В гости заходят разные люди – Волков, Пенкин, Судьбинский, Алексеев и другие.
Захар: К тебе гости.
Обломов: Пусть уходят. Я лежу на диване.
Гости: Ведь там за окном течет, бежит - реальная жизнь!
Обломов: Пусть течет и бежит нахуй от меня подальше.
Гости: Вы эскапист какой-то.
Обломов: А вы пидарасы.
Захар: Безусловные пидарасы.
Обломов: Я так и сказал.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Гости уходят. Приходит Андрей Штольц.
Штольц: Я твой старый друг детства. А ты все время лежишь на диване, как куль с говном.
Захар: Вот!
Штольц: Я же тебе книги умные давал читать, помнишь?
Обломов: Дохуя они мне в жизни помогли?
Штольц: Не особенно.
Обломов: Именно. Мне вот сон снился. Я маленький, бегаю голожопый по деревне, и все меня любят.
Штольц: Это символизирует пенис.
Захар: Вот!
Штольц: В общем, старик, ты поднимешь жопу с дивана или сдохнешь в одиночестве.
Обломов: Я круглые сутки в заботах. Спать не могу, кушать не могу. Письма всякие приходят, а я хуле?
Штольц: А ты хуле?
Обломов: А я переживаю весь.
Штольц: Посмотри на меня. Весь такой активный. Рублю бабло, жарю телок и имею уважение. Воспитали так.
Обломов: Ты крутой. А я куль с говном. Вот исторически сложилось. Обломовщина.
Штольц: Я тебя с телкой познакомлю.
Знакомит с Ольгой.
Ольга: Обломов, отчего вы так ленивы?
Обломов: А у тебя сиськи маленькие!
Ольга: Я же вас не осуждаю, что за тон? Просто не понимаю, как мужчина может лениться.
Обломов: Я сейчас переживаю бурю чувств.
Ольга: Например?
Обломов: Эрекцию.
Штольц: Это символизирует пенис.
Захар: Вот!
Обломов: Захар, выйди вообще отсюда!
Захар: Я выйду, но вы же безусловные пидарасы.
Выходит.
Обломов: Ольга! Несмотря на ваши сиськи, я влюблен.
Ольга: Приятно слышать.
Обломов: А смотря на ваши сиськи, влюблен чуть меньше.
Ольга: Все равно прогресс.
Обломов: Выходите за меня замуж.
Ольга: Ладно.
Идет время. Ольга и Обломов помолвлены. Штольц пытается предупредить Ольгу.
Штольц: Оленька, мой друг - апатичное ленивое говно.
Ольга: Он же ваш друг, как вы можете так говорить, я не верю.
Штольц: Легко и с удовольствием. Он хороший человек, но говно еще то.
Ольга: Я учту.
Штольц: У меня, кстати, пинус длиннее.
Ольга: Чем у меня?
Штольц: Чем у Обломова.
Ольга: Это ценная информация.
Ольга и Обломов обсуждают будущее. Обломов прыгает и радуется.
Обломов: Ольга! Я перестрою Обломовку, сниму новую квартиру, найду работу!
Ольга: Помилуй бог, как хорошо!
Идет время. Обломов прыгает.
Обломов: Ольга! Хуй там с Обломовкой, по здравому размышлению. Но квартиру я найду. И деньги будут!
Ольга: Хорошо.
Идет время. Обломов сидит на стуле.
Обломов: Квартира мне и старая нравится. Но на службу выйду.
Ольга: Выйди.
Обломов: И выйду.
Ольга (тихо): Вообще-то у меня есть имение и приданое, тебе ничего делать не надо. Но мужик ты или нет, хуета тряпочная?
Обломов: Что, солнышко?
Ольга: Ничего, заинька.
Идет время. Обломов лежит на диване.
Ольга: Что ты сегодня сделал?
Обломов: Я вот как бы просмотрел вакансии. И вроде бы помыл посуду. Хочу жрать.
Ольга: Это не жизнь.
Обломов: Жизнь, моя хорошая. Именно вот это – жизнь.
Ольга: Ты прокрастинатор.
Обломов: Дуло свое залепи. Ради нашей любви. Солнышко, я подумал и решил, что недостоин тебя. Ты меня любишь как бы будущей любовью, ок? И ничего хорошего не выйдет и не войдет однозначно уже. Ссыкотно что-то менять. Ололо, я съебываю лежать на диване.
Ольга: Дело приобретает неприятный оборот.
Захар: Вот!
Обломов: Долго ты ждал рифмы.
Захар: Хуифмы.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Обломов и Ольга встречаются все реже. Обломов снова погружается в бытовую кому. К нему приходит приятель Тереньтев.
Терентьев: Я – тот человек, который поможет решить все проблемы с новой квартирой.
Обломов: А не хочешь ли ты меня наебать?
Терентьев: Хотел бы – наебал бы.
Обломов: А хочешь?
Тереньтев: Хотел бы – наебал бы.
Обломов: А наебешь?
Тереньтев: Хотел бы – наебал бы.
Обломов: Тебя сложно запутать.
Терентьев: Зато тебя наебать – как ребенка.
Обломов: Силен! Ладно, решай проблемы.
Тереньтев: Уже решил. Ты мне должен денег где-то стотыщ примерно, вот договор.
Обломов: Бля…
Терентьев: Езжай на новую квартиру. Там крысы, тараканы, пауки какие-то. Мух жрут. Это жопа мира, типа Бутово. Квартира дерьмо, но зато дорогая.
Обломов: Никаких радостей жизни?
Терентьев: Хозяйка сочная, тебе понравится.
Обломов переезжает.
Обломов: Хозяйка сочная воистину.
Хозяйка: Агафья Матвеевна меня зовут.
Обломов: Похеру. Где диван?
Агафья Матвеевна: Вам – везде.
Внезапно к Обломову приезжает Ольга.
Обломов: Зачем?
Ольга: Я верила, что смогу тебя разбудить… За гордость я наказана…Я считала, что ты тот единственный…Что смогу растопить тебя своею любовью…Это надежда не сбылась, как и тысячи других…
Обломов: Прям ванилька ням-ням. В статус не забудь поставить.
Ольга: Неужели ты не переживаешь?
Обломов: Переживаю. Но денег нет. А я, как ты могла заметить, малодушное ленивое ссыкло. В этой связи свадьбы не будет. То есть непонятно, на что ты вообще рассчитывала.
Ольга уезжает. Проходит много времени и событий.
Реально много времени и событий.
К Обломову приходит Штольц.
Штольц: Твои друзья пытались наебать тебя с поместьем. Ты был почти разорен. Я тебя спас. Ценой чудовищных усилий.
Обломов: Похуй.
Штольц: Я женился на твоей Ольге. Ниче такая цыпа стала.
Обломов: Поохууй.
Штольц: В курсе, что ты женился на убогой вдове, завел от нее ребенка и теперь лежишь, как куль с говном после инфаркта?
Обломов: В курсе. Но пооохуууй.
Штольц: Просьбы, пожелания, предложения?
Обломов: Хочется передать приветы и заявить, что жизнь моя полная параша. Об этом сожалею, но не сильно. Сильно, но уже поздно.
Штольц: Дерьмо, да ты же при смерти.
Обломов: Это я могу. Сына моего забери.
Штольц: Как зовут?
Обломов: Изабелла.
Штольц: Серьезно?
Обломов: Аарон.
Штольц: Да блядь…
Обломов: Хыхыхы. Андрюша же. Педиковатое имя.
Штольц: Я тоже Андрюша.
Обломов: Я знаю.
Штольц: Прощай, друг. У нас была славная мужская дружба.
Обломов: Не надо мужской дружбы! Мужская дружба для педиков!
Испускает дух.
прав ли был Илья Ильич, отпав от мелкого, пошлого и делячески-подловатого общества, не пожелав идти с ним ни на какие сделки и спрятавшись от него в глухую нору?
Фото: ссылка
Она ведь, вне всяких сомнений – исключительная страна, стоящая особняком от всех остальных, не вливающаяся в их компанию и до сих пор по мере сил (последних, следовало бы добавить) пытающаяся сохранить свою самобытность.
Таким же штучным на фоне других людей феноменом предстает и многими чертами олицетворяющий Россию Обломов, сохраняющий в себе Богом данные человеческие свойства, которые в погоне за разного рода житейскими заботами подрастеряли окружающие его люди.
Черта, походя отметим, в высшей степени русская. Правда, невнимательно читая роман Гончарова, можно было бы подумать, что причиной отхода Обломова от деятельной жизни являются исключительно его инфантилизм, мечтательность и лень. Но на самом деле расхождений с жизнью у него гораздо больше. Одно из них можно определить сразу: привязанность к плавно текущему бытию, размеренному образу существования, которого ему так не хватает в европеизированном Петербурге, отмеченному отсутствием общечеловеческой соборности и, вместо нее, заменяемой деляческой суетой и денежными гешефтами, создающими для их приверженцев видимость жизненной цели.
Драма Обломова, конечно, не в том, что он не приспособлен к жизни, но в том, что он не приспособлен к жизни именно обездушенной, пустое движение которой он явственно ощущает, но противопоставить ей, в силу слабости характера, может только собственное и принципиальное отрицание, чем дальше, тем больше приобретающее вид пресловутого лежания на диване.
Но все же какие-то мысли даже в этой позиции должны же его посещать? -Конечно, как же без них.
Дадим слово автору:
И вот к каким выводам герой приходит далее.
Вопрос Обломова, который Гончаров называет гамлетовским, в принципе не решаем ни в какую сторону: ни в сторону обломовского идеала, ибо идеал этот утопичен, ни в сторону принятия новой, совершенно чуждой ему жизни, ибо жизнь эта выморочна, – и хорошо бы, если бы только самого Обломова; но выморочностью отличается и имеющая вид движения жизнь вокруг него.
Однако, может заметить кто-то, сам-то Обломов как раз и не избирает эту скромную трудовую тропинку, тем более не идет по ней – он, предаваясь мечтам, лежит на диване.
Что на это можно сказать? Все правильно, лежит; и не просто лежит, но пребывает большей частью в состоянии некоего тяжелого полубреда.
Но ведь можно сказать и другое: кто спит, тот не грешит. Правда, то человеческое чувство, живое воображение, которое надеялся сохранить в себе Обломов, уйдя от суеты жизни в мечту о гармоничном и не расколотом бытии, вследствие этого лежания под конец романа постепенно тускнеет и гаснет в нем самом. Гаснет, но все же до конца не угасает – потому что у ровного пламени, спрятанного в сосуде, больше шансов не погаснуть, чем у метающегося в то и дело меняющем свое направление ветре, пламени взмывающем и колеблющемся. И, наконец, не каждому предназначено всю жизнь полежать на диване, не такое уж это легкое занятие, как кажется; тому, кто не верит, я посоветовал бы самому проверить это на собственном опыте, полежав таким образом хоть несколько дней.
Тем более, что и с лежанием дело обстоит не так просто, как кажется.
Все-таки, если бы не невероятное, но имеющее в своей основе некоторые разумные и осмысленные, как я попытался доказать ранее, основания, отрешение от мельтешащей действительности, то с чистой совестью вполне можно было бы сказать, что Обломов – это обитатель не быстротекущей земной и долженствующей скоро быть оконченной жизни, а случайно затесавшийся в нее обитатель вечности. Об этом свидетельствует и размеренное, вне времени и пространства, его существование, тяготящее к природной цикличности, и его отношение к быту, предметам обстановки, да и, пожалуй, к людям. Сама бытовая обстановка Обломова несет на себе отпечаток некой случайности, рифмующейся с недовоплощенностью его судьбы – в этой временной жизни, которой суждено довоплотиться, быть может, в вечной.
Существует некое не вполне фаталистическое мнение по поводу земной участи человека: судьба его якобы изначально записана на небесах, и для реализации своей жизни по этому Божественному плану человеку нужно только правильно ее считать.
Сумел ли Обломов считать свою судьбу и реализовать ее во всей полноте?
Во всей полноте – может, и нет. Но кое-что, все-таки, реализовал – настолько, настолько позволяли житейские обстоятельства и данный Богом характер; и для отстаивания того, что он считал правильным, пожертвовал многим, что мог бы, наверно, иметь.
Иногда мне кажется, что нет; но чаще - что прав. Ибо в своем душном затворе сохранил кротость и смирение, данные Богом. Кажется, мою точку зрения разделяет и сам автор:
Обломов хотя и прожил молодость в кругу всезнающей, давно решившей все жизненные вопросы, ни во что не верующей и все холодно, мудро анализирующей молодежи, но в душе у него теплилась вера в дружбу, в любовь, в людскую честь, и сколько бы не ошибался он в людях, сколько бы не ошибся еще, страдало его сердце, но ни разу не пошатнулись основание добра и веры в него.
Он никогда не вникал ясно в то, как много весит слово добра, правды, чистоты, брошенное в поток людских речей, какой глубокий извив прорывает оно; не думал, что сказанное бодро и громко, без краски ложного стыда, а с мужеством, оно не потонет в безобразных криках светских сатиров, а погрузится, как перл, в пучину общественной жизни, и всегда найдется для него раковина.
Зато Обломов был прав на деле: ни одного пятна, упрека в холодном, бездушном цинизме, без увлечения и без борьбы, не лежало на его совести. Ни разу не пошатнулось основания добра и веры в него.
Кажется, в одном из патериков рассказано, как Спаситель принял в Свое царство фантастически нерадивого, но крайне смиренного и незлобивого монаха, очень смахивающего на Обломова.
Россия, в этом смысле – подобна им обоим.
И вот здесь мы подходим к самому главному, а именно: сумеет ли наша страна посредством того, что другим кажется неким изначальным ее пороком, реализовать Божий замысел о себе?
Есть, есть скрытые движения внутри часто впадающей в сон России, которые никогда не могут быть понятны целеустремленным иностранцам: потому что, как непонятны для них эти таящие энергетические потоки сны, так, тем более, непредсказуемы выходы из этих снов.
Да, Россия, как Обломов – сонна, неуклюжа, нелепа, неповоротлива, в определенные периоды склонна к не всегда обоснованному мечтанью. Но сны, которая она видит – чисты и лишены кошмаров, которые постоянно тревожат ее соседей. Она спит – и в мирном, глубоком своем сне видит Бога. Она, может быть, единственная из всех стран мира, на каких-то потаенных, неосознаваемых ею самой уровнях, проснувшись в очередной раз, снова и снова будет согласовывать свои действия с Его промыслом - стремиться согласовать, по крайней мере. Это свойство осталось в ней, несмотря даже на приобретенную и уже не отпускающую зависимость от глубоко ей чуждых, но проникших глубоко в организм и поработивших его влияний, от навязываемого ей духа корысти, от плетения, в числе других, по унылой дороге пресловутого прогресса, по которой, в отличие от других, шагающих в предполагаемую светлую технологическую даль со счастливой широкой ухмылкой ничего не осознающего кретина, а то и брейгелевских слепых, она плетется нехотя и с кислой миной. Ибо если и не знает точно, то догадывается на том же подспудном уровне, куда именно может привести такая дорога.
Конечно, европейцы, а теперь и азиаты – они энергичны, динамичны, безмерно предприимчивы. Русские – неторопливы, предприимчивы в меру и не во всех обстоятельствах. Там, к примеру, где американец, изобретя очередное автоматическое приспособление для снятия с ног носков или натягивания на глупую башку какой-нибудь кинодивы вряд ли нужного ей парика, мухой мчится его запатентовать, русский подумает, стоит ли его вообще показывать даже самым близким людям. Потому что – нечего хвастать ерундой, пускай и практической, могущей облегчить быт и принести определенные дивиденды. Но ведь, может быть, и опасной – для нравственности, прежде всего, как это ни странно. Для религиозности, всегда так важной для русского человека, в конце концов. Поэтому русский, подобно Обломову, и предпочтет лежание на диване душевредной житейской суете. Это для иноземца вопрос о том, что есть благо, решается однозначно. А для русского – нет. Он обязательно задумается, вправду ли нужно облегчить себе жизнь (обратная сторона того же вопроса: может, наоборот – нужно ее до крайности осложнить)? И, самое главное – а принесут ли счастье упомянутые дивиденды? Ну, хотя бы тому самому полурусскому, как никак, Штольцу, например.
Об этом есть и в романе Гончарова.
«Старик Обломов как принял имение от отца, так и передал его сыну. Он хотя и жил весь век в деревне, но не мудрил, не ломал головы над разными затеями, как это делают нынешние: как бы там открыть какие-нибудь новые источники производительности земель или распространить и усиливать старые и т.п. Как и чем засевались поля при дедушке, какие были пути сбыта полевых продуктов тогда, такие оставались при нем.
Впрочем, старик был очень доволен, если хороший урожай или возвышенная цена даст дохода более прошлогоднего: он называл это благословением Божиим. Он только не любил выдумок и натяжек к приобретению денег.
- Отцы и дети не глупее нас были, - говорил он в ответ на какие-нибудь вредные, по его мнению, советы, - да прожили век счастливо; проживем и мы: даст Бог, сыты будем.
Читая об этом, поневоле задумываешься. Можно же было жить и так, как старик Обломов и как предлагал все тот же С. Шарапов, кажущиеся нелепыми проекты которого, кстати, частично обрели реальность при советской власти, не прорубать никаких окон в Европу, не эмансипироваться по чужим образцам. И нам было бы тогда спокойней жить, и Западу, и Востоку – и даже, что тоже возможно, под протекторатом не Америки, а России.
Но что теперь думать о невозвратном? Теперь - нужно исходить из печального настоящего – хотя бы для того, чтобы выбрать мало-мальски приемлемый вариант будущее.
Боюсь, однако, что в наши предпоследние времена такой никому не светит: ни мечтателям, ни деятелям, ни теоретикам, ни практикам.
Разве только тем немногим, начисто отстраненным от стремительно подлеющей внешней жизни русским людям (русским – не по крови, разумеется, - по восприимчивому на добро русскому духу), доверяющим Божьей правде, которой это будущее и будет освещено.
Гости Обломова и цель их прихода помогут понять характер сложного персонажа.
Гости Обломова
На протяжении романа к Обломову приходит немного гостей. Все они разные по натуре, внешности и возрасту. Чаще и усерднее приходят к Илье Ильичу Алексеев и Тарантьев. Это на первый взгляд два противоположных персонажа: шумный и тихий, грубый и робкий, наглый и кроткий. Но на самом деле в них много общего: неумение строить карьеру, желание поесть за счет других.
Остальные гости были нечастыми посетителями Ильи. Их заносили к нему случайные обстоятельства. Они залетали на минуту и, не видя смысла в общении, быстро покидали неуютный дом. Такие гости понимали, что не могут отплатить взаимностью хозяину, сообщали какую-нибудь не очень важную новость и уходили. Приятели были раздражением в жизни Обломова. Они пытались вернуть его к бурной и кипучей жизни, но взгляды их не совпадали. Обломову они все больше становились не по душе. Он отталкивал их, не желая даже нелепых дружеских соприкосновений. От них тянуло холодом с улицы, причем это был холод не только в прямом смысле слова, но и в переносном.
Волков
Жизнерадостный молодой человек беспечен и весел. Он делится с Ильей последними новостями, хвастается новыми вещами. Гость – модник, любящий щегольнут одеждой из последних коллекций. У него красивая прическа. Жизнь Волкова – бурный праздник. Он успевает за один день посетить 10 разных мест:
Волков пытается изменить у Обломова отношение к женщинам. Мысли, а не влюбиться ли, посетили хозяина и тут же растаяли. Насыщенная жизнь не вызвала у Ильи зависти. Он посчитал, что его уравновешенный и спокойный образ жизни, лучше.
Судьбинский
Пенкин
С предложением поехать в Екатерингоф, пришел к Обломову молодой писатель Пенкин. Но до произнесения цели визита гость рассказал о своей статье, о литературе в целом. Он взбудоражил Илью мыслями о падших людях и изменениях в обществе. Илья даже вскочил с удобной кровати, но это был минутный всплеск. Писать даже ночью - это уж слишком неправильно. Продавать свои мысли – тоже абсурдно. Пенкин сравним у Обломова с машиной, которая крутится, не останавливаясь, каждый день. Жизнь без сна и отдыха - у Ильи Ильича синоним несчастного существования.
Алексеев
Цель его посещения Обломова, как и всей жизни, – поесть. Он приглашает Илью на обед к общему знакомому, а после обеда поехать с друзьями в Екатерингоф. Обломов предлагает остаться и отобедать с ним. Алексеев - робкий человек, боящийся самого себя. Он не продвигается по службе, не имеет своего мнения, подстраиваться под других, теряя постепенно лицо. Становится непримечательным внешне и внутри. Но только этому тихому гостю Обломов смог озвучить свои проблемы.
Тарантьев
Земляк и приятель Ильи Ильича Тарантьев - шумный и грубый гость. Он не спрашивая согласия, пытается поднять Обломова с кровати. По требованию Тарантьева слуга Захар одевает барина. Обломов садится в кресло. Тарантьев был приглашенным гостем, его позвали на обед, но еще одна цель визита – выпросить черный фрак. Помешал наглости гостя только слуга. Тарантьев постоянно бранится, ворчит и ругается. Он недоволен всем на свете, ищет выгоду, возможность обмануть и смошенничать.
Доктор
Цель посещения доктора – здоровье Обломова. Он предупреждает Илью о возможности удара (инсульта), о необходимости смены образа жизни, но тот не прислушивается к его советам. Доктор элегантен и привлекателен. Он вхож в дома богатых пациентов, поэтому сдержан и спокоен. Врач имеет хороший доход, поведение его вызывает интерес.
Читайте также: