Интересные места в шклове
Обновлено: 04.10.2024
XVIII век славится многими знаменитыми личностями, внесшими свой вклад в его золотую историю. К сожалению, мы больше знаем о зарубежных героях, чем об отечественных, ничуть не менее замечательных и интересных людях. Хочется рассказать об одном таком человеке, благодаря которому провинциальное местечко Шклов просто преобразилось, превратившись в нарядный фееричный город, равных которому по пышным празднествам в те годы в белорусских краях просто не было. Речь пойдет о графе Семёне Гавриловиче Зориче, одном из фаворитов Екатерины II.
Семён Зорич приехал из Сербии в Россию совсем мальчишкой вместе со своим дядей. Вскоре он поступил на военную службу и быстро освоился на новой Родине. В возрасте 15 лет он уже принял участие в Семилетней войне, где зарекомендовал себя отважным воином и был возведен в поручики, а затем в ротмистры. Особенно отличился Зорич в годы Первой турецкой войны, когда благодаря его храбрости и находчивости многие операции русских войск завершались успешно.
Впоследствии, когда военная ситуация изменилась, султан согласился на обмен пленных с русскими и в письме к Екатерине II поздравил её с таким храбрым генералом как С. Зорич. Естественно, императрица никогда не слыхала о таком генерале, но выяснилось, что есть такой майор. После обмена Зорич был доставлен к заинтригованной императрице, где на обвинение в самозванстве невозмутимо ответил, что сделал этого исключительно ради того, чтобы сохранить свою жизнь для дальнейшей верной службы Её величеству и России. Екатерина была покорена и возвела его в генералы. Около года красавец Зорич был фаворитом императрицы и жил при дворе.
Но летом 1778 г. он стал жертвой придворных интриг, и императрица отослала его подальше, пожаловав в награду за все заслуги имение Шклов. Так Зорич оказался на Могилевщине, где быстро обжился и нашел применение своей деятельной натуре. Он сразу же открыл в городе за свой счет училище для 60 дворянских детей, которое затем стало кадетским корпусом, который был переведен в Москву. В имении Семён Гаврилович решил строить театр и огромную оранжерею. Среди крепостных девушек были отобраны 20 самых способных, и началось их обучение театральному и танцевальному искусству. В учителя был нанят итальянец П. Барцанти. Кроме того, их обучали чтению, письму, счету и французскому языку.
Одна из девушек была особенно талантлива в танцах — красавица Екатерина Азаревич. Впоследствии, уже после смерти Зорича, когда театр распался, четырнадцать лучших танцовщиц вывезли из Шклова в Петербург. И Екатерина Азаревич стала знаменитой прима-балериной, покорившей своим талантом столичных зрителей, в 1802 году она была отпущена на свободу.
В 1780 году императрица назначила на Могилевщине встречу австрийскому императору Иосифу. Узнав об этом, Зорич все силы бросил на подготовку своего имения к визиту Екатерины II. Роскошный замок был за короткие сроки приведен в идеальное состояние. В мае императрица прибыла в Шклов и осталась очень довольна гостеприимным приемом. Вскоре она вернулась сюда вместе с императором Иосифом и в сопровождении двух императорских свит. В их честь Зорич дал великолепный обед, в театре было показано отличное представление, а поздним вечером всё небо осветилось необычным фейерверком из 5 тысяч ракет. Всё это стоило графу огромных расходов, однако ему удалось затмить своей роскошью придворных интриганов и доказать императрице свою преданность.
Такой бурный образ жизни был очень необычным для глубинки, и после смерти Екатерины II власти даже установили за С. Зоричем негласный надзор. Он пережил свою покровительницу лишь на несколько лет, жизнь провинции постепенно снова вошла в привычное спокойное русло. А граф Зорич навсегда остался в Шклове: здесь его похоронили под мраморным крестом возле Успенской церкви, но, к сожалению, могила до наших дней не сохранилась.
После кончины графа благодаря опеке императрицы Марии Федоровны шкловское имение удалось уберечь от публичной продажи. Его передали брату Зорича Давыду Неранчичу, однако он не смог уберечь для потомков уникальный архитектурный ансамбль графского имения…
Идол шкловский перевезен в Минск в исторический музей. Был найден в 1963 г. близ Шклова, на берегу реки Серебрянка. Представляет собой скульптурное изображение языческого божества.
Шклов (районный центр области) известен по архивным источникам с первой половины XVI в. Как и большинство других белорусских городов, он был частновладельческим поселением магнатов Ходкевичей, Синявских, Чарторыйских.
После первого раздела Речи Посполитой (1772 г.) Шклов вошел в состав Российской империи как уездный город Могилевской губернии, а позже как центр волости Могилевского уезда. В конце XVIII в. город стал быстро расти и по ряду торгово-экономических показателей обошел Могилев. Причиной тому, в частности, была деятельность князя Г. Потемкина, а затем генерала С. Зорича, к которому город перешел в 1783 г. Здесь быстро развивались мануфактуры: шелковая, суконная, парусиновая, канатная и др. По инициативе Зорича в Шклове был создан кадетский корпус, который вскоре перешел в ведение военного ведомства. В 1801 г. корпус был переведен в Гродно, а затем в Москву, где был назван Первым кадетским.
В 1780 г. в городе строится театр (разобран в 1844 г.), в котором выступали крепостные актеры. Дворец владельца и многочисленные новые постройки привлекали в Шклов столичную знать.
К сожалению, богатая история Шклова, его архитектурно-строительные и культурные достижения конца XVIII начала XIX в. сейчас достояние исследователей-искусствоведов и архитекторов. Нет уже дворца, кадетского корпуса, театра, корпусов мануфактур. Единственным памятником, и то сохранившимся с большими разрушениями, является городская ратуша.
Для истории архитектуры Беларуси шкловская ратуша считается уникальным объектом, так как до настоящего времени в республике сохранились лишь единицы памятников этого вида.
Ратуша была построена в конце XVIII в. в связи с градостроительными преобразованиями. Впервые город получил проект планировки, по которому он превращался в организованное поселение, разбитое на регулярные кварталы. В системе площадей различного назначения одна отводилась под рынок. Именно с этого места началась реконструкция Шклова. Каменная ратуша в формах архитектуры классицизма была воздвигнута в комплексе с торговыми рядами. Для ратуши была принята композиция, традиционная для белорусского зодчества: компактный двухэтажный объем по центру завершался высокой граненой башней со шпилем. Башня с часами и шпилем с далеких времен была символом городского самоуправления и, как правило, доминировала в застройке города.
К ратуше примыкали одноэтажные торговые ряды, которые образовывали обширный прямоугольный двор. Размеры торговых рядов для того времени были значительными (около 60Х70 м), что позволило сосредоточить более 100 лавок на относительно небольшом земельном участке. Архитектура торговых рядов представлена протяженной аркадой, ратуша украшена пилястрами и рустами. В целом же художественная декорация ратуши и рядов весьма скромна.
Население составляет 16 425 человек (1 января 2016 года) [2] .
Содержание
История
Во время Великой Отечественной войны
В соответствии с переписью населения 1939 года в Шклове проживало 2132 еврея, составлявших 26,7 % от общего числа жителей [6] . Всех евреев города, не успевших эвакуироваться, нацисты согнали в шкловское гетто и в скором времени практически всех уничтожили [7] .
Шклов был освобождён 27 июня 1944 года войсками 33-й армии 2-го Белорусского фронта в ходе Могилёвской операции.
Происхождение названия
Достопримечательности
Промышленность
Спорт
См. также
Напишите отзыв о статье "Шклов"
Примечания
Литература
Ссылки
Отрывок, характеризующий Шклов
Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
Щедрость Екатерины II и обилие подарков, которые она презентовала фаворитам, удивляет своим обилием и размахом. Нельзя обойти вниманием и персону Семена Гавриловича Зорича – очередного любимчика императрицы. Этот видный военный деятель времен Российской империи был удостоен Шклова, где и развил бурную деятельность.
Новые лица
Семен Гаврилович Зорич происходил из сербского рода Нараджичей. Еще в детстве вместе с семьей своего двоюродного дяди Максима Зорича переселился в Россию и быстро прижился на территории великой империи. Уже по достижении 9 лет Семен Зорич был зачислен в гусарский полк, а к 15 годам имел ранение, успел побывать в прусском плену и был возведен в чин вахмистра. По окончании войны он был произведен в чин поручика, а после удачных военных действий в Польше получил звание ротмистра.
Особого внимания к своей персоне Зорич был удостоен во время первой Турецкой войны. Приняв на себя командование передовыми частями российской армии, Зорич проявил отличительный героизм и достойную уважения храбрость. Во многих, казалось бы, безвыходных военных операциях русские войска одерживали решительную победу. Разгром татарских скопищ в Бессарабии в 1769 году, блестящая оборона реки Прут в 1770 – все это говорит об умелой военной сноровке Зорича, его решительности и богатом потенциале прирожденного командира.
В 1775 году при размене пленных после Кучук-Кайнарджинского мира Зорич возвратился в Россию. После пребывания в плену Семен Гаврилович успел посетить Стокгольм, куда был отправлен с важными депешами. А по возвращении в Россию был удостоен почести за доблестное участие в Турецкой войне и награжден Георгием четвертой степени.
Третий лишний
По протекции князя Потемкина в скором времени Зорич был представлен Екатерине II, а в августе 1777 года пожалован в флигель-адъютанты к императрице. Месяцем позже произведен в генерал-майоры и назначен шефом Ахтырского гусарского полка.
Придворная служба
Однако отсутствие у Зорича честолюбия и неумеренная страсть к быстрому росту не лучшим образом сказались на его дальнейшей карьере.
Зорич, поднявшись на непривычную для него высоту, уже не хочет быть под покровительством Потемкина. Военного деятеля не устраивает и полученный им графский титул – Зорич желает непременно стать князем.
Однако оснований для этого у него было мало. Одной красоты Зорича, разумеется, было недостаточно для соперничества с Потемкиным. Последний превосходил его как по уму, так и образованию. Зорич же для роли ученика Екатерины II не годился: уж больно непонятливым человеком оказался военный деятель.
И тогда придворные деятели принялись искать новых кандидатов в фавориты. Но Зорич, проявляя настойчивость, ничуть не желал уходить со своего места. Он заявил, что отсечет уши всем гусарам, которые вздумают выселить его из дворца. В дело вмешивается Екатерина и быстро решает возникший вопрос – выплачивает Зоричу четырехсоттысячную ренту и в качестве вознаграждения дарит ему поместье Шклов.
Шкловская роскошь
Весной 1780 года императрица дважды, во время ее поездки в Могилев, посетила своего бывшего фаворита. Оба раза встреча Екатерины II была обставлена высочайшего уровня великолепием.
К приезду императрицы Зорич заново перестроил свой роскошный дворец. Причем проявил при этом уникальное внимание всем деталям: бывший фаворит воспроизвел в новом строении спальню Зимнего дворца! Только на один лучший в Европе саксонский фарфор Зорич потратил шестьдесят тысяч рублей – огромную сумму денег по меркам того времени.
Не оставлял Зорич и связи с военной службой: командовал лейб-гусарами и лейб-казаками и вмешивался в комплектование кавалергардов.
В целом, Зорич прочно укоренился в Шклове. Он возвел и довел до совершенства местный театр, который впоследствии стал основой и так называемым фундаментом труппы Петербургского императорского театра.
Устраивая свою резиденцию, Зорич не позабыл угодить склонности императрицы к просвещению страны. 24 ноября 1778 года в день именин Екатерины он основал в городе Шкловское благородное училище – пожалуй, самое главное детище своей жизни.
Используя свой собственный дом в качестве учебного заведения, Зорич предоставляет 60 мальчикам из обедневших дворянских семей отличную возможность получать знания.
Зорич на собственные средства приобретает для училища библиотеку. Позже в учебном заведении появляется и музей с зоологической коллекцией, глобусами, картами, физическими приборами и моделями машин. А с течением времени стены училища украсили картины из личной коллекции Семена Зорича. Среди них – множество оригиналов и копий Паоло Веронезе, Теньера, Варло Дольчи и даже Рубенса.
Практически все выпускники Шкловского благородного училища отличались отменным знанием математики, военной и многих других наук.
Впоследствии большинство из выпускников становились прекрасными офицерами, которые служили в гарнизонных, армейских полках, на флоте и были отмечены высокими боевыми наградами.
Благодаря Зоричу за Шкловским училищем прочно закрепилась громкая слава.
Позже Шкловское благородное училище было переведено в Москву и преобразовано в 1-ый Московский кадетский корпус.
В 1779 году Семен Гаврилович Зорич, не успев отпраздновать 21-ую годовщину своего детища, скончался.
Потомство сохранило воспоминание о роскошной жизни очередного, пусть и не самого выдающегося фаворита императрицы в Шклове и увековечило память о нем мраморным крестом. Погребен Семен Зорич был возле шкловской Успенской церкви.
2 сентября 2007 года в Шклове был открыт памятник Семену Зоричу, который владел городом и окрестностями и внес немалый вклад в их развитие.
К сожалению, на сегодняшний день в Шклове не осталось следов училища, основанного Зоричем. Памятью о тех временах является только школа, которая разместилась на торговых рядах, примыкающих к ратуше.
Ратуша
В конце XVIII века в связи с градостроительными преобразованиями в Шклове была построена ратуша. Сегодня ее по праву считают архитектурным памятником Беларуси. Ведь таковых на территории страны сохранились лишь единицы.
В проекте Шклова одна из площадей города отводилась под рынок. Каменная ратуша в формах архитектуры классицизма была воздвигнута в комплексе с торговыми рядами, которые образовывали прямоугольный двор.
Компактное двухэтажное строение завершалось высокой граненой башней со шпилем и часами. Такого рода башни с далеких времен были символом городского самоуправления и, как правило, доминировали в застройке города.
Исполненная в формах архитектуры классицизма шкловская ратуша по сей день возвышается на городской площади и радует глаз туристов.
Парковый ансамбль Шклова
Читайте также: