Какие впечатления заставили юного толстого тосковать по италии после первого путешествия по европе

Обновлено: 18.09.2024

История создания

Сергей Николаевич Толстой, будучи на бале у отца Варвары, встретил его через несколько часов после торжества. Однако увиденное ему не понравилось: отец девушки распоряжался жестокой экзекуцией солдата. Эта история послужила сюжетом для Льва Толстого, который написал рассказ в 1903 году.

Жанр, направление, композиция

Экспозиция рассказа усиливает контраст — читатель не подозревает, что сюжетная линия может измениться совсем в другую сторону. Сначала Толстой описывает, как Иван Васильевич, главный герой, преисполнен нежности и пылкости по отношению к Вареньке — он надеется, что женится на столь прекрасной девушке. Тем более, герою улыбается удача — полковник Петр Владиславович благосклонен к нему, он дарит ему танец с дочерью, которую уже пригласил другой кавалер. Экспозиция рассказала изображается в светлых, легких тонах. Далее на читателя обрушивается жестокая реальность, которая разрушает все светлые чувства, ранее жившие в сердце Ивана Васильевича.

  • показать, как прием контраста помогает раскрыть идею рассказа;
  • работа по анализу художественных средств, создающих картины бала и экзекуции;
  • раскрыть гуманистический пафос рассказа “После бала”.

1. Вступительное слово учителя и постановка цели урока.

На прошлом уроке мы с вами познакомились с рассказом Л.Н.Толстого “После бала”. Писателя всю жизнь волновала мысль о бесправии русского солдата. Еще в 1855 году он работал над проектом переформирования армии, в котором выступал против варварского наказания – “прогнания сквозь строй”. Но рассказ “После бала” выходит далеко за рамки протеста против бесчеловечного обращения с солдатами, он ставит широкие гуманистические проблемы, такие, как долг, честь, совесть, гуманность.

Как выражает Л.Н.Толстой эти проблемы, с помощью каких художественных приемов и средств достигает выражения этих проблем мы и поговорим сегодня.

2. Беседа с учащимися.

— Как композиционно построен рассказ?

— Какие две сцены противопоставлены?

— Что мы называем контрастом?

(Контраст – антитеза — противопоставление. Контраст может быть между словами, образами, персонажами, композиционными элементами и т.п. Контраст является выразительным приемом, способом оказывать эмоциональное воздействие на читателя)

— Почему рассказ, большая часть которого посвящена описанию бала, называется “После бала”?

3. Сравнительная характеристика поведения героев на балу и после бала.

— Давайте сравним поведение героев на балу и после бала.

— Какими эпитетами автор рисует зал, губернского предводителя, его жену, Вареньку, солдат, наказываемого татарина во второй части?

Составление плана сравнительной характеристики.

ПЕРВАЯ ЧАСТЬ: ВТОРАЯ ЧАСТЬ:
— зала предводителя дворянства; — описание улицы;
— хозяева бала; — солдаты;
— Варенька; — наказываемый;
— полковник; — полковник;
— Иван Васильевич. — Иван Васильевич.

Запись планов в тетрадь.

4. Слово учителя.

Ребята, давайте найдем эпитеты, которыми Л.Н.Толстой рисует картины в первой и во второй частях, и запишем их в тетради.

Записи в тетрадях.

Бал – чудесный, зала – прекрасная, буфет – великолепный, музыканты – знаменитые, мотив мазурки звучит беспрерывно.

Варенька – в белом платье, в белых перчатках, в белых башмачках. У нее “сияющее, разрумянившееся лицо с ямочками и ласковые, милые глаза”.

Отец Вареньки – красивый, статный свежий с белыми усами, белыми бакенбардами с блестящими глазами, радостной улыбкой, широкой грудью, сильными плечами и длинными стройными ногами.

Иван Васильевич – доволен, счастлив, блажен, добр, смотрит с восторженным умилением.

— Чем объяснить, что в сцене бала все окружающее герой воспринимает “с восторженным умилением”? (Влюбленность, возвышенные чувства, близость любимой, молодость, красота).

Во второй части рассказа краски темнеют: что-то большое, черное.

На доске записаны ключевые слова: в весеннем мокром тумане, ломовые с дровами на санях, лошади под глянцевыми дугами с мокрыми головами, кузнец в засаленном полушубке, Солдаты в черных мундирах, неприятная визгливая мелодия, страшная картина наказания.

Полковник все тот же – с румяным лицом и белыми усами и бакенбардами.

— Сопоставьте полковника и наказываемого (запись в тетрадях).

ПОЛКОВНИК НАКАЗЫВАЕМЫЙ
“Высокий военный в шинели и фуражке”. Оголенный по пояс человек, спина его “что-то неестественное пестрое, мокрое, красное”.
“Шел твердой, подрагивающей походкой”. “Дергая всем телом, шлепая ногами по талому снегу… подвигался ко мне, то опрокидываясь назад…, то падал наперед”…
“Румяное лицо и белые усы и бакенбарды”. “Сморщенное от страдания лицо”.
“Твердым шагом двигалась высокая, статная фигура”. Спотыкающийся, корчащийся человек.

Контраст усиливается, когда рассказчик видит, как высокий, статный полковник сильной рукой в замшевой перчатке бьет по лицу малорослого, слабосильного солдата.

— Какие выводы можно сделать из этих наблюдений?

— Почему полковник, как будто любящий, внимательный отец, оказался жестоким по отношению к солдатам?

— Почему Толстой противопоставляет друг другу две части рассказа и в описаниях употребляет контрастные краски?

— Почему потерпела крушение любовь Ивана Васильевича к Вареньке?

— Почему Иван Васильевич отказался от государственной службы? Прав ли он был, по-вашему?

“Мои впечатления после прочтения рассказа Л.Н.Толстого “После бала”.

Домашнее задание. Поразмышляйте над вопросом: Почему автор своего героя ведет на плац, где разворачивается картина экзекуции солдата?

Смысл названия

Бал — это роскошная маска, которая укоренилась в обществе. Бал дарит иллюзорное ощущение влюбленности, страсти, благородства и изящных манер. В душном и пышном зале нет места для реальности. Сцена после бала — это переломный момент всего рассказа. Именно он изменил ход жизни Ивана Васильевича. После бала герой понимает, что не сможет смириться с жесткостью людей, которая прикрыта манерами и статусом.

Конфликт

Лев Толстой создал острое столкновение обстоятельств, взглядов и жизненных позиций, которые не нашли взаимного компромисса. В рассказе противостоят друг другу две России: одна для богачей, другая для бедняков. В одной вызывающе искусственно поддерживается веселье и довольство, а в другой любыми способами добываются средства для поддержания роскоши.

Иван Васильевич увидел полковника Петра Владиславовича в жизненных условиях, где он не мог спрятать свою жестокость и холодность под маской доброжелательного хозяина. Главный герой понял, что не сможет смириться с жизненными позициями Петра Владиславовича. Он не может забыть, как манерный дворянин, весело танцевавший мазурку на бале, может так равнодушно избивать беглого солдата. В этой сцене Иван Васильевич понимает, что его с Варенькой судьбы разошлись.

Главные герои и их характеристика

  1. С какой целью Л. Н. Толстой обращается к прошлому?

Это тема нравственной ответственности каждого члена общества за жизнь всех. Она раскрывается через образ рассказчика, Ивана Васильевича, жизнь которого, как он полагает, изменил один-единственный случай.

Нередко автор — создатель произведе­ния — передает свои права рассказчику или повествователю. В данном рассказе повествование организовано сложнее.

Обратимся к началу рассказа.

«- Вот вы говорите, что человек не мо­жет сам по себе понять, что хорошо, что дурно…

Мы понимаем, что в произведении два рассказчика. Один ведет рассказ от авто­ра. Другой этим автором обозначен и как участник событий, и как рассказчик — это Иван Васильевич.

Для того чтобы рассказать о пережива­ниях и думах героя, можно пересказать весь рассказ. Но можно охарактеризовать их вкратце — путь от восторга и счастья к потрясению и ужасу занимает все повест­вование. Возможен и другой вариант: описание наших читательских наблюде­ний о том, как от очарования, которое охва­тило героя на балу, от ощущения полноты счастья вдруг человек движется к траги­ческому потрясению, которое возникает от сцены узаконенного убийства прови­нившегося солдата. Стоит вспомнить и то, что эти резко отличные картины развер­тываются на фоне музыки, которая очень точно сопровождает события, описывае­мые на страницах рассказа.

Ивана Васильевича мы видим челове­ком, которому не чужды радость от сопри­косновения с прекрасным, способность от­клика и на хорошее и на дурное, чуткость к тому, что происходит рядом. Он в обри­совке автора представлен добрым, поря­дочным человеком. Так же его оценивают и собеседники, которым он рассказал свою историю. В обычное течение его судьбы вмешался случай, который и пока­зал, чем отличается Иван Васильевич от любого другого человека. Для того чтобы отречься от привычной для его окруже­ния судьбы, нужно обладать сильным и решительным характером, прочностью убеждений.

Хотя Толстой расширял описание экзе­куции и при этом подчеркивал контраст в облике полковника на балу и после бала, все же события, происходившие на балу, нарисованы детальнее и полнее.

Контраст этих двух частей рассказа оче­виден и сила описания экзекуции все рав­но подавляет светлые и радостные краски бала.

Именно это и стремился подчеркнуть автор, работая над текстом.

Если бы в тексте рассказа осталось та­кое сожаление, то сильно бы изменился характер Ивана Васильевича. В таком ва­рианте он примирился бы с контрастом в поведении полковника. Из человека с чуткой совестью и способностью к неорди­нарным решениям он превратился бы в того, кто смиренно следует привычным стандартам.

Критическая сила рассказа в решитель­ном изображении мрачных сторон жизни, в очевидном утверждении человеческого достоинства. Расширяя трагическую часть рассказа, автор не уменьшал размеров опи­сания счастья героя на балу. Пропорции добра и зла в рассказе не нарушены.

При выборе названия автор остановил­ся на том заголовке, который подчеркива­ет важность трагической части повество­вания, которая произошла после бала.

В оценке рассказа слово диссонанс употреблено как синоним контрасту. Несоответствия возникают и в эмоцио­нальном строе, в цвете, в звучании. Глав­ное, почему диссонанс назван роковым, в том, что велико его воздействие на судьбу героя, что он страшен как социальное яв­ление.

Бал чудесный, зала прекрасная, музы­канты знаменитые (крепостные!), буфет великолепный и разливанное море шам­панского…

Что-то большое, черное…

Едва ли стоит сравнивать скорчившее­ся, потерявшее человеческий облик тело наказуемого со стройными и ловкими тан­цорами на балу. Поэтому в устный рас­сказ мы будем их включать с осторожно­стью.

Автор, намекая несколько раз на сход­ство хозяйки бала с портретом Елизаветы Петровны, как бы раздвигает временные рамки. Он включает в систему отноше­ний, которые его волнуют и возмущают, не только несколько эпизодов недавнего времени, но и эпоху, которая может быть измерена ни одним десятилетием.

Тематика рассказа богата и многогранна, но Многомудрый Литрекон обратил внимание лишь на главные содержательные доминанты.

Проблемы

Основная идея

Толстой разоблачает фальшь и пустоту общества, срывает добродушные маски, под которыми кроется жестокость. Картина бала, а потом истязания беглого солдата раскрывают главную мысль произведения. Первая часть рассказа показывает красивую жизнь, полную наигранного благонравия, вторая же часть показывает реальность, где каждый герой представлен таким, какой он на самом деле есть. Одни и те же действующие лица контрастируют в первой и второй части рассказа — влюбленность Ивана сменяется на растерянность и тоску, а радушие Петра Владиславовича уступает место холодности, гневу и безразличию. Контраст между одной и другой Россией поражает читателя в самое сердце. Но таковы были исторические взгляды писателя: он не видел единой страны в России, ведь сограждане из разных социальных слоев мнили друг друга врагами.

Психологизм и детали

Чтобы донести свою мысль с предельной ясностью, автор использует художественные детали, противопоставляя наигранную веселость праздной толпы и пышную роскошь бала реальному положению дел. Читателю бросается в глаза искусственность жизни высшего общества, построенной на страданиях бедняков. Мы видим, как меняются декорации при переходе из одной России к другой.

Состояние героя до и после бала тоже детально описано:

Сегодня на уроке мы:

2. Разберём сюжет и особенности композиции рассказа.

В основе рассказа лежит реальная история, произошедшая с братом Толстого – Сергеем.

Лев Николаевич, учась в университете, жил в Казани вместе с братьями. Сергей Николаевич был влюблён в Варвару — дочь военного начальника Андрея Петровича Корейша, и бывал у них в доме.

Но однажды он увидел, как под командованием отца девушки гоняли сквозь строй беглого солдата. Чувства молодого человека остыли, и он отказался от женитьбы.

Повествование ведётся от лица главного героя – Ивана Васильевича. Сейчас это уже пожилой человек и рассказывает «дела давно минувших дней

Рассказ разделён на две части: бал и увиденная после бала экзекуция. Эти картины противоположны во всем. Бал пышен и весел, экзекуция страшна и тяжела.

. Молодому человеку кажется, что не может быть несчастлив кто-то, если всё вокруг так хорошо.

Всё восхищает главного героя. Он, как и все, восторгается мазуркой отца и дочери. Особое умиление у него вызывают сапоги полковника, сшитые военным сапожником. Молодой человек понимает: отец экономит на себе, чтобы достойно наряжать любимую дочь.

Неудивительно, что после бала молодой человек не может уснуть и идёт гулять по утренним улицам. Ноги сами приводят его к дому любимой. И здесь его ждёт жестокое пробуждение от грёз.

. Остальные солдаты с двух сторон хлестали его по спине палками. Командовал экзекуцией, к ужасу Ивана Васильевича, отец Вареньки.

. Иван Васильевич пытается узнать правду, но правда в том, что такое положение дел – обычное явление в русской армии.

. Это время правления Николая I, которого за пристрастие к телесным наказаниям прозвали Николай Палкин. Полковник, очевидно, весьма любил и уважал государя: даже внешность свою постарался сделать похожей на его внешность.

Полковник был воспитан на том понятии, что солдат – машина для выполнения приказов. И ничего противоречивого в его душе не было. Дома он жил, а в казармах – служил, и служил, как он считал, честно.

. Не мог он примириться с тем, что жестокость может быть оправдана какими бы то ни было проступками или правилами.

И поэтому сам не идёт в военную службу. Он хорошо понимает, что ничего изменить не сможет, а должен будет стать таким же, как полковник Б. Но совесть его такого не позволяет.

Вывод и актуальность

Произошедшее с Иваном Васильевичем в корне изменило его жизнь. Полковник заставил его посмотреть на все с другой стороны, оценить все стороны человеческой натуры. В заключении Толстой не дает никаких моральных выводов, он заканчивает рассказ мыслями Ивана Васильевича, который заставляет себя думать, что военный, очевидно, знает что-то такое, чего не знает главный герой. Тем не менее, юноша не может смириться с отсутствием духовной составляющей у полковника. Сцена избиения меняет его жизнь, однако он сам не понимает: хорошо ли то, что он увидел, или плохо. И все же именно это событие остановило его и не дало поступить на военную службу, к которой он стремился раньше. Показывая перемены в судьбе героя, писатель учит нас чутко реагировать на увиденную несправедливость и ни в коем случае не поощрять ее равнодушием. Книга заставляет задуматься о важности отзывчивости и чуткости, которые позволяют людям жить в мире со своей совестью.

Если внимательно читать русские заметки о путешествиях прошлых веков, в глаза бросится их важная особенность: уехав за границу, автор крепко держит в уме оставленное дома. Из его головы нейдет безнадзорное российское пространство. Тогда как иностранцы, исключая командировочных немцев, в поездке целиком и полностью погружаются в новую реальность, русские странники всегда помнят о том, что ждет их по возвращении. Такова выразительная традиция русских классических травелогов — подробных и порой беллетризованных путевых дневников. Касается ли это сочинений Афанасия Никитина, чьи "Хождения за три моря" (1466–1472) считаются первым русским травелогом, или "Двукратных изысканий в Южном Ледовитом океане и плаванья вокруг света в продолжение 1819, 1820 и 1821 годов" Федора Беллинсгаузена.

Именно поэтому, подобно лесковскому Левше, создатели травелогов думают о том, как бы силой примера помочь стране и родному читателю. И если сообщают ему об удобствах чужого быта ("ружья кирпичом не чистят"), то, конечно, имея в виду привить полезный навык в отечестве. Наши классики не столько дивятся экзотике и удивляют ею читателя, сколько ищут пути улучшения привычной жизни, торят дорогу светлому завтра.

Александр Радищев. Путешествие из Петербурга в Москву

Александр Радищев, правда, никуда из империи не выезжал. Для создания главной своей книги, разделенной на главки-топонимы, ему хватило 630 (если верить Эйдельману) верст из одной российской столицы в другую.


Мученики советской средней школы, мы спешили избавиться от знакомства с этой "революционно настроенной" книгой, написанной тяжелым, вычурным языком XVIII века. Особенно после того, как учительница заставила нас заучивать наизусть фрагмент "звери алчные, пиявицы ненасытные. " из главы "Пешки", болтающийся в памяти до сих пор.

Между тем совсем недавно чердачинский литератор Влад Феркель перевел травелог Радищева, породивший, между прочим, целую волну подражаний и продолжений — вспомним, хотя бы "Москву — Петушки" Вен. Ерофеева — на современный русский язык, издал его отдельной книгой, тиражом 650 экземпляров — совсем как Радищев в 1790 году.

Очень жаль, что брошюры этой не было в моей средней школе. Очистившись от лексических непоняток, "Путешествие…", как ни странно, заблистало первозданными смыслами, которые я оценил только теперь.

Увлекшись, я бросился к литературоведам и узнал, например, что Радищев обращался напрямую к царице. Избранное им направление движения — из европеизированного Питера в дореформенную Москву — и было его предложением вернуть страну к допетровским временам.

А еще я вычитал, что книга Радищева снабжена важным мистическим подтекстом и построена по примеру трехступенчатого масонского продвижения к абсолютной Истине. Нет, не зря эту простую, на первый взгляд, книгу так ценил Юрий Лотман, посвятивший ей немало вдохновенных страниц в "Беседах о русской культуре".

Цитата:

Звери алчные, пиявицы ненасытные, что крестьянину мы оставляем? то, чего отнять не можем, — воздух. Да, один воздух. Отъемлем нередко у него не токмо дар земли, хлеб и воду, но и самый свет. Закон запрещает отъяти у него жизнь. Но разве мгновенно. Сколько способов отъяти её у него постепенно! С одной стороны — почти всесилие; с другой — немощь беззащитная. Ибо помещик в отношении крестьянина есть законодатель, судия, исполнитель своего решения и, по желанию своему, истец, против которого ответчик ничего сказать не смеет. Се жребий заклепанного во узы, се жребий заключенного в смрадной темнице, се жребий вола во ярме.

Николай Карамзин. Письма русского путешественника

Выдающийся русский писатель и просветитель покинул рубежи отечества, будучи совсем молодым человеком. В 23 года Карамзин выезжает из Петербурга в Пруссию, оттуда — в Саксонию, Швейцарию, Францию и Англию. На дворе 1789 год, в Европе разгорается революция, напугавшая Карамзина и поразившая его даже сильнее, чем встреча с философом Кантом и невстреча с Гёте, — великий автор "Фауста" лишь мелькнул в окне своего дома, но к чужестранцу так и не вышел.

Несмотря на то, что на стиль "Писем русского путешественника" весьма повлиял роман Лоренса Стерна "Сентиментальное путешествие", давший название целому направлению в истории европейской литературы. Но если Стерна интересовали не реальные факты, с которыми сталкивается его главный герой, а мир его переживаний и чувств, то Карамзин сочинял еще и "энциклопедию" современной ему европейской жизни.

По этой причине "Письма" Карамзина предельно информативны. Просветительский темперамент заставлял его фиксировать не только особенности политики стран, в которых он побывал, но и мельчайшие детали заграничного быта. Не говоря уже об описаниях музеев, церквей и архитектурных памятников.

Цитата:

Меня встретил маленький, худой старичок, отменно белый и нежный. Первые мои слова были: "Я русский дворянин, люблю великих мужей и желаю изъявить моё почтение Канту". Он тотчас попросил меня сесть, говоря: "Я писал такое, что не может нравиться всем; не многие любят метафизические тонкости". С полчаса говорили мы о разных вещах: о путешествиях, о Китае, об открытии новых земель…

Александр Пушкин. Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года

Эти записки в пяти главах поэт вел в 1829 году во время поездки в Закавказье с русской армией генерала-фельдмаршала Ивана Паскевича — шла война с Турцией, начавшаяся годом раньше. Именно им мы обязаны одной из самых мощных сцен в русской документальной литературе.

Конечно, я имею ввиду нечаянную встречу путешественника с гробом своего друга и полного тезки — Александра Сергеевича Грибоедова, поэта и дипломата, убитого в Персии. Во второй главе "Путешествия" Пушкин оплакивает великого русского драматурга, и, отклонившись от литературного и географического маршрутов, создает один из самых точных и поэтичных некрологов в истории отечественной журналистики.

Роковые ущелья и перестрелки с горцами, сражение с сераскиром арзрумским, храбрость военных и отчаянное сопротивление "местного населения", придающие запискам Пушкина неповторимый колорит, описания азиатской роскоши в пятой главе — все эти чудеса пряной южной экзотики затмевает одна символически насыщенная встреча двух Александров Сергеевичей.

При публикации в "Современнике" из текста путевых записок выпало начало предисловия, а так же два фрагмента — разговор с линейскими казаками, конвоировавшими путешественников на родину, и записка, написанная по-французски о секте езидов.

Цитата:

Не зная ни молитв, ни постов, ни жертвоприношений, езиды не имеют и никаких праздников. Однако на десятый день после августовского новолуния они собираются неподалеку от могилы шейха Ади. Это собрание, на которое стекается множество езидов из отдаленных местностей, длится весь день и всю последующую ночь. В течение пяти или шести дней до и после такого собрания небольшие караваны рискуют подвергнуться в равнинах Моссула и Курдистана нападению этих паломников, путешествующих всегда по нескольку человек вместе, и редкий год проходит без того, чтобы это паломничество не дало повода для какого-нибудь печального происшествия. Говорят, что много женщин-езидок, за исключением, впрочем, незамужних девушек, приходят из окрестных селений на это собрание и что в эту ночь после обильной еды и попойки, гасят все огни и больше уже не разговаривают до зари, — момента, когда все расходятся. Можно себе представить, что творится в этом молчании и под покровом тьмы…

Владимир Яковлев. Италия в 1847 году

Итальянская тема — одна из самых благодатных и обильных, причем не только в русской литературе, но и во всех основных литературах Европы. Начиная с XVI века жанр "гран-тура" стал неотъемлемым явлением эпохи Просвещения.

Состоятельные молодые и не очень мужчины из Франции, Англии и Германии путешествовали по Апеннинскому сапожку от трех месяцев (именно столько хватило знатоку искусства Ипполиту Тэну, чтобы написать знаменитый двухтомник "Путешествие по Италии") до трех лет — с полным погружением в языковую среду и нравы местного общества.

В XVIII и тем более в XIX веке гран-туры стали совсем уже массовыми, а свидетельства о перемещении по Италии с севера на юг (Милан — Венеция — Рим — Венеция — Флоренция и города Тосканы — Неаполь) или с юга на север (менее обязательные Сицилия, Пестум, Равенна, Падуя, Мантуя, Верона, Феррара, вплоть до какой-нибудь Бреши и Бергамо) выходили десятками.

Даже в России, где традиция литературных гран-туров сложилась уже ближе к Серебряному веку (Василий Розанов, Александр Блок и, разумеется, Павел Муратов), любой уважающий себя литературный журнал публиковал в петитной части "Письма из Италии", в которых упражнялись самые разные писатели — от западников до славянофилов. И здесь, помимо прочего, отметим "Итальянские письма" Степана Петровича Шевырева, опубликованные в тогдашнем "Телескопе".

Вообще на "итальянском пути" не только библиографов, но и простых читателей ожидают многочисленные открытия. Таковы лишь недавно опубликованные заметки художника Владимира Яковлева. Богатым человеком он не был, но столь прилежно обучался в Академии художеств, что был направлен в Италию "пенсионером".

Первостатейным живописцем Яковлев не стал. Вернувшись из Италии, он ослеп и вскоре умер, не успев дописать свои монументальные путешествия "по стране живописной природы и искусств". Во всяком случае, некоторые города, как, например, Венецию и Рим, он описал гораздо полнее и систематичнее, чем это сделал Павел Петрович Муратов.

Россия в объемном, многочастном сочинении Яковлева упоминается всего дважды — в римских беседах с другими русскими художниками. И, однако, этого достаточно, чтобы понять, как неотступно вспоминал родину пенсионер Яковлев.

Цитата:

Когда небо было не по-римски серо, а жаркое твердо, как солдатское сердце, мы вздыхали о сумрачном отечестве. Впрочем, беседа редко касалась вопросов общественных и политических. Бороды собеседников, хотя и напоминали то социалистов, то афинских мудрецов, были чисто артистического стиля. Из-за очарований римского неба, из-за ватиканских чудес пластики, из-за картин великих мастеров и не одни художники не замечают здесь черных, безобразных когтей папской сбирократии. Кругом общественный дух в страшном угнетении, скованы все благородные порывы, заклепана живая речь, сыщики мысли, политические и церковные, преследуют её на самом дне души, а артисту дышится в Риме как-то легко. Привыкнув витать в рафаэлевском небе, он прощает католицизму даже все его полуязыческие проделки за великолепие обстановки.

Иван Гончаров. Фрегат «Паллада

Русские писатели путешествовали словно бы не сами по себе, но представительствуя от имени некоторых идеологических или художественных позиций. Карамзин перемещался в пространстве в качестве сентименталиста и просветителя, Пушкин — как типичный романтик, декларируя "побег энтузиаста в экзотические обстоятельства", Радищев — как революционер и масон, Герцен — как революционер и агитатор.

И только Иван Гончаров стоит в этом ряду ликующим исключением. Конечно, советское литературоведение записало его кругосветку по ведомству нарождающегося реализма, хотя дотошность описаний южных морей и океанов, заморских портов и едва ли не волшебных стран имела, кажется, совершенно иную природу — сугубо психологическую.


Гончаров среди офицеров фрегата Паллада. Фотография. 1852 г. Ульяновский областной краеведческий музей имени И.А. Гончарова.

В конце 1852 года на борту фрегата "Паллада" — "этого маленького русского мира, с четырьмястами обитателей, носившегося два года по океанам…" — путешествовал будущий автор "Обломова", "избалованнейший из всех вас городской жизнью" литератор, устремившийся за новыми впечатлениями и желающий внести разнообразие в жизнь "своей покойной комнаты, которую оставлял только в случае крайней необходимости и всегда с сожалением".

Описавший плавание по Атлантическому и Тихому океану, путешествия на мыс Доброй Надежды, на Яву с Сингапуром, в Гонконг, Китай и Японию, а также разметивший обратную дорогу домой через Сибирь, Гончаров ближе, чем кто бы то ни было из русских писателей, приблизился к идеалу сентиментального путешествия Лоренса Стерна. Именно он показал, как перемещение в пространстве и знакомство с чужими нравами влияет на мироощущение отдельно взятого человека.

Цитата:

Вглядывание, вдумывание в чужую жизнь, в жизнь ли целого народа, или одного человека, отдельно, даёт наблюдателю такой общечеловеческий и частный урок, какого ни в каких книгах не сыщешь…


В странствии Карамзина был один эпизод — более чем эпизод, отрезок весьма продолжительный. В августе 1789 года он останавливается в Женеве (почему именно в Женеве, мы еще разберем) и остается в ней на полгода. Полгода! До того он ехал три месяца. Так следует из его дорожной книги: три месяца он движется и после того два раза по три месяца сидит на месте.

Почему? На этот счет есть разные версии; вот самая простая. Карамзин пишет в дороге письма, он вперед задумал составить из них книгу. Но странное дело: писем этих он домой не отправляет. Друзья в Москве не могут их дождаться. За три месяца пришло три послания, а обещал писать каждый день! Видимо, остальные копились в его дорожном сундучке. Наверное, это были неправильные письма, непохожие на то пространство, что он преодолел между Москвой и Женевой.

Тут и является простое объяснение долгой задержки Карамзина в Женеве. Он переписывает свои письма. Это он и делает с августа 1789 го по март 1790 года: перечеркивает, перестраивает, перевзвешивает всякое слово, пока оно не станет похоже на окрестный пейзаж, пока текст не наполнит должное количество воздуха. Так родится его дорожный язык.

Не его, а наш. Тогда, в той поездке, была заложена основа современного русского языка. […]

Грамматика карамзинского языка подробно исследована. Строй времен и спряжений, главным образом французских, был им успешно применен. Некоторые перемены произошли с суффиксами; они округлили и замкнули слова, отчего те подобрались, стали плотнее и как будто отдалились друг от друга. После того во всяком предложении стало больше воздуха. Это прямо сказалось на свободе и подвижности текста. И еще: Карамзин применил к составным частям фраз равные законы; хаоса стало меньше, общее движение текста выровнялось.

Эти приемы Карамзина хорошо изучены. Остается не ясно другое: связь его грамматических фокусов с реальным движением, вторжением пространства в текст.

Всякую минуту оно вмешивалось в его письмо.

Так пошло с самого начала. Прибалтийские ровные дали сменялись еще более гладкой и одновременно какой-то встопорщенной, грозно печальной тканью моря. Далее поднялись невидимые, но прочные воздушные кубы Германии. За ними встали горы Швейцарии — видимые, отнимающие дыхание зрелищем остро обрезанных, уходящих в самое небо белоснежных вершин.

В самом деле, от Москвы до Женевы Николай Михайлович проник и принял в себя немалое пространство. Значительное расстояние было им пройдено, тысячу воздушных великанов он победил: версты и мили, реки и горы, многие города и несколько стран языков.

Все это вошло в его язык атлас. […]


Англия, новое море

По волнам, не знающим грамматики, Карамзин плывет из Франции в Англию. Пассажиры пакетбота страдают; наш странник остается бодр или не признается, что и ему худо. Нет, пожалуй, тут Карамзин себя не приукрашивает. Рассказ о тошноте и рвоте (литературной?) он прибережет до возвращения из Англии. Пока он исполнен надеждами; ему предстоит английский урок покорения словом пространства. Переход через Ла Манш остудит его душу, успокоит после французской революционной лихорадки, пустит твердым шагом его мысли.

Французский литературный урок означает в сухом остатке надобность освоения русским писателем искусства фокусировки текста. Событие есть центр повествования. После наблюдения роковых парижских страстей у Николая Михайловича на всю жизнь остается невольная тяга связать подобное центральное событие непременно с гибелью и кровью. Кровь свивает, стягивает узел, который никакому времени не распутать. Смерть ставит точку, в памяти не смываемую.

Такая точка может стоять в конце рассказа, в середине, в начале и даже за его пределами, но и в этом случае она останется скрытым центром повествования.

Что ждет бумажного наблюдателя по ту сторону Ла Манша?

На первый взгляд сочинитель англичанин не так сосредоточен, как француз. Он последователен, его рассказ есть прежде всего хорошее изложение, или путешествие по дороге строке ровно бегущих повозок слов. Он еще настегивает слова, ударяя их по первому слогу, чтобы бежали быстрее.

Это язык мореходов, искателей новых земель, обнадеживающе белых страниц.

Да, это заметно со стороны, хорошо заметно. Наш прогноз таков: Карамзина ждет переход слова в ровное движение; прочь от парижского фокуса.


Карамзин скоро обвыкся в Англии; после того как Дувр насторожил его повсеместным, довольно резким запахом угольной растопки (вспоминаем ароматы вокзала), после того как здешние красавицы, коих он, наверное, от неожиданности, насчитал много больше, нежели во Франции красивых француженок, хором его отвергли, а он… успокоился, после того, как ему удалось вывести формулу английского сплина из того, что здесь едят много сыру и говядины, но совсем нет свежего салата, — после всего этого Николай Михайлович увидел на острове много полезного.

…Хвалю англичан, но похвала моя так же холодна, как они сами.

Он с детства мечтал увидеть Англию; Лондон и Париж светили ему в пути, как два Фаросских маяка. Здесь, достигнув западного предела европейской карты, Карамзин то и дело их сравнивает. Обаяние французской столицы при этом скоро проходит.

…там роскошь и бедность в вечной противоположности, здесь единообразие общего достатка.

…хвалим прекрасную выдумку денег, которые столько чудес производят в свете.

Вот характерное чудо: англичане просвещенны, оттого что достаток свой не боятся пустить на просвещение. Жадность, сама себя поборающая: чудо.

Скоро за этим сверкающим фасадом (злато светит неустанно через густой, как войлок, лондонский туман) обнаруживается другое чудо, невидимое: разумное устройство жизни, твердо налаженный мотор бытия.

Сразу видимы: гладкие, как стол, дороги, станции, любовно ухоженные, точно игрушки в богатой детской, кружевные мосты, плотины, твердо сцепившие каменные пальцы; в порту хитроумно устроенный кран, в замке на берегу — медная пушка длиной в три сажени, которую тут называют карманным пистолетом королевы Елисаветы. Не сразу, но очень ощутимо выражает себя инженерия пространства, устроенного корпускулярно, по предметно, где каждая составляющая частица хороша сама по себе, точно мельчайший островок большого английского архипелага.

Иначе не могли устроить свой мир островитяне!

Их красно кирпичное царство — оно и теперь довольно кубовато — собрано, в самом деле, по кирпичику, и каждый виден.

Тут важно различить общий ход, простую логику, машинизирующую бытие островитян; все постепенно превращается под их умелыми руками в моторы и устройства — биржи, станки, корабли, пушки пистолеты, пальцы плотины. Даже самое искусство: был Воксхолл, певческая зала, вмещающая для генделевой оратории до трех сотен голосов, — стал вокзал.

Узнаем запахи растопки. Был храм, стал цех. Но лучше, конечно, порт и вокзал, стартовые пункты движения, которое для англичанина есть первый признак жизни. Движение через пространство: таков же и язык их, машинно подвижный.


Кубы и мили языка, опоясывающего (вместе с деньгами) весь земной шар; рукой подать до Индии. Счастливы, однако, островитяне, дотягивающиеся словом (и монетой) до этой самой Индии, полуострова, имеющего на карте вид огромного кулька, переполненного золотом и драгоценными каменьями. Не в этом ли причина их разумно распределенного богатства?

О разумном распределении еще задумается внимательный Николай Михайлович. Пока он очарован внешностью надменных счастливцев; таких витринно-одетых молодцов Карамзин нигде не видывал. Слово денди еще не явилось, но он явно пишет о них.

Нет, об этом не задумывается очарованный русский странник. Время для таких обобщений придет позже. Но и здесь он понемногу трезвеет. Перебирается шаг за шагом во время праздных прогулок из богатого Вест-энда в нищий Ист-энд. Тут и заканчивается сказка о ровно распределенном богатстве островитян.

С этого момента рассказ наблюдателя делается куда более объективен. Карамзин видит на белом теле Лондона с того боку, где море и доки, черные лохмотья бедноты; такой он в революционном Париже не видывал.

Но нет, Карамзин не желает Лондону бунта.


Он желает островитянам договориться (сторговаться?) между собой. Опыт есть — они же договорились (сторговались!) о языке. Так и было: язык, который мы привычно понимаем как законченный, всеми узнаваемый английский, в свое время стал результатом сделки, по сути, торговой, между Лондоном, когда-то более говорящим по французски, и окрестностями, изъяснявшимися на наречиях саксов и бриттов. Русскому путешественнику это в общих чертах известно. И он наблюдает здешний синтетический язык как некое сторгованное устройство, самое простое, по крайней мере самое логичное из европейских, наблюдает — и надеется на него.

В его портрете английского языка много иронии, в которой он, кстати, здесь упражняется немало по примеру самих же англичан. Но также много разумного рассуждения. Карамзин располагает неизменяемые корпускулы здешних слов как бы в пространстве, где ими управляют всего то два предлога, on и to. Тут он, пожалуй, недооценил число островных предлогов, их много больше, словно знаков, управляющих ходом слов кораблей. В целом, однако, морская метафора Карамзина весьма уместна и убедительна. Главное, она содержит формулы почти инженерные, которые он стремится составить во всякой части света, куда приводит его судьба.

Формулы равновесия слова и пространства.

Тут повсюду являются поводы для их ученого сопоставления. Политическая, юридическая системы, выборы и воры, мнимые свободы женщин, журналистика, в которой карикатур отчего-то больше, нежели положительных портретов, парламент, тюрьмы, темницы, театры, храмы и королевские покои (много уступающие французским, зато столь же превосходящие их в надежности, что особенно заметно во время кровавого парижского бунта), зеленые окрестности Лондона, где царствует до христианский бог Тамес, он же Темза — все это поводы для выявления общего равновесия, успокаивающего, прежде всего, в слове корпускулярный мир Англии. Начав день с осмотра Бедлама, известнейшего сумасшедшего дома, Карамзин заканчивает его рассуждением о пользе здешнего веротерпения. Все веры и поверья толкутся на тесном британском острове, но есть и общее для них всех, к примеру, выходной день в неделе. Воскресенье здесь чтимо и свято во всяком смысле слова.

Отчего не помириться на слове воскресенье?

Или на слове Британский музеум, собирающий в свои залы сундуки всю сложно кипящую здешнюю жизнь?


При этом первая похвала Гринвичу, главной композиционной затее англичан. Вот чудо город! Через него не проведено еще нулевого меридиана, это случится много позже, сто лет спустя. Но уже упорные островитяне положили, что центр пространства — уточним: центр морского пространства — находится здесь, в Гринвиче.

Гринвич в понимании англичанина есть главное историческое событие; вокруг него разворачивается пространство времени. Наверное, так и выйдет, если принять здешнюю мысль о том, что время есть море.

Посещение Гринвича стало главным событием пребывания Карамзина в Англии. Более всего его поразило зрелище жизни славных матрозов.

…Здесь они живут в достатке и благополучии. Госпиталь устроен, как музей морской славы, с картами, бронзовыми глобусами, крылатыми Никами и проч.

Музей моря! Пункт не только в пространстве, но и во времени. Матрозы в Гринвиче и вместе с ними вся Англия крепко ухватились за этот пункт. И победили! Нулевой меридиан, полдневная, центральная черта, ось симметрии мира словно сама собою здесь начертилась.

Остров корабль, именуемый Англией, в XIX веке уверенно утвердил себя на нулевом идеальном меридиане, укротил течение внешних вод, заставил время крутить колеса своей машины.

И пусть его, пусть верует в море, как в бога, в бурю, tempest, как высшее проявление воли его бога.


Англия научила Карамзина не бояться моря — того неприрученного, непомещаемого во взгляд пространства, которое так озадачило — опечалило — его в Паланге (что делать с морем? как чертить по морю?). Очень просто: нужно сфокусировать его кораблями, связать маршрутами, каждый из которых, с ясно обозначенными началом и концом, есть уже сюжет, готовая новелла.

Море возможно как форма языка (не бунта).

И грамматик Карамзин более не страшится ни моря, ни какого бы то ни было подвижного множества; напротив — теперь он к нему стремится.

…Философия моя укрепляется, так сказать, видом людской суетности; напротив того, будучи один с собою, часто ловлю свои мысли на мирских ничтожностях.

После этого проезжаешь его английские письма — предлинные! — точно читающая машина, по образу и подобию английская.

Наконец он научился путешествовать (сопрягать слово и пространство): пора возвращаться домой.


Ирина живет в Италии уже шесть лет. Мы попросили ее поделиться впечатлениями о жизни в волшебной Тоскане и рассказать о самых интересных моментах и особенностях итальянской жизни, какой она видится изнутри.

Часть 1. Первые впечатления и особенности Италии и итальянского образа жизни, котрые бросились в глаза в первую очередь.

- Сразу скажу, у меня никогда не было мечты переехать за рубеж, меня все устраивало в Саратове. Ну, насколько это может устраивать, конечно. Я человек вменяемый, вполне понимала, что а – хорошо там, где нас нет, б – везде есть хорошее и плохое. Я юрист, работала в достаточно крупной, для Саратова, конечно, компании, занималась корпоративным правом, и все было нормально, могла себе позволить каждый год ездить за границу отдыхать. Честно скажу, не многие мои сограждане могли похвастаться тем же. В большей степени это потому, что у меня не было семьи и обязательств, а не потому, что я зарабатывала какие-то гигантские деньги. Успела побывать в Испании, Италии и Черногории. И вот в очередную поездку в Италию это и случилось.

- Банально в общем, мужчина произошел. Вообще для итальянцев очень несвойственно знать английский язык. Так что мы разговорились, не по-русски, так хоть по-английски. Ну и как-то обменялись контактами, начали переписываться. Не прошло и полгода, как я поехала в следующий отпуск уже по приглашению Кристофа к нему, в Тоскану. А еще через три месяца он прилетал ко мне в Саратов на неделю. Там и сделал предложение. А я вот как-то согласилась. Тогда же и решили жить в Италии. Все-таки Кристоф побольше зарабатывал, да и дом у него получше моей двушки. И вообще, я девушка мнительная, хотелось проверить, а так было проще. Опять же у него там мама, а у меня тут уже никого не осталось. Решение легко было принято. Но не надо думать, что я прямо мечтала оказаться в Италии. Просто мне свойственна логика, помимо всего прочего. Не скажу, что прямо итальянский мужчина меня покорил, а русские какие-то не такие. Просто я поняла, что это мой мужчина, и как показали следующие шесть лет – не ошиблась. Хотя оглядываясь назад понимаю, что принять такое решение меньше, чем после месяца встреч и полгода переписки для меня крутовато.

- Нет, ну до такой степени ничего страшного не было. А вот удивляло многое, просто потому, что непривычное. Ну, вот номера квартир. Их нет. У человека есть адрес – дом, там написана внизу на домофоне фамилия и все. И ничего, живут без номеров (смеется). Или вот налог на телевизор. Вы знаете, что в Италии есть налог на телевизор? Меня настолько шокировал сам подход, что я даже не выяснила подробностей – а если три телевизора в доме, надо платить за три? Или вот биде. В любой туалетной комнате есть биде, я их даже в общественных туалетах встречала. А дома – всегда, без вариантов. К слову окно там же – правило, а не исключение. Не знаю, может итальянцы не могут без окна какими-то делами там заниматься. Но почти везде это так.

- Пожалуйста! Вот например, 17 – несчастливое число. Как у нас 13. Пятница, 17 – проклятый день (смеется). Нельзя открывать зонтик в помещении. Покажешь себя троглодитом. Не спрашивайте, почему, нельзя и все. Лотереи. Не играешь – не итальянец. Мой муж очень любит, как все итальянцы. Ничего не выигрывал, но все еще надеется. И, как ребенок, сверяет все розыгрыши. Ну, он зарабатывает – пусть, если его это радует. Тут ведь дело не в азарте, просто, ну, не знаю, как объяснить, это такое хобби, наверно, это ближе всего к хобби. Но когда это хобби в масштабах страны, это, конечно, немного вымораживает.

lottery-4294751280.jpg

- Ну я, как говорила, сознательная. Я свой устав спрятала и размахивать им не собиралась. Монастырь-то не мой. Просто старалась терпимо ко всему отнестись. В целом, испанские семейные традиции вызывают уважение. Правда, семья очень важна. Любой испанец знает, что как бы не трепала его жизнь, он всегда может вернуться в семью и его помогут и поддержат. Особняком стоит мама, мама - это вообще нечто святое. В России тоже вроде как так же, но не так. Итальянская мама – это олицетворение семьи. Это реально что-то святое. Кстати, вот в некоторых странах смеются, а в Италии нормально мужчине жить до 40 лет в родительском доме и на родительском обеспечении. Не скажу, что это инфантильность, абсолютно нет, но что-то на мой взгляд нездоровое в этом есть. А у них нормально и хорошо.

- Да, это конечно играет роль, но надо еще понимать такую вещь – итальянцы вообще поздно становятся самостоятельными. И здесь, во-первых, учеба – очень поздно заканчивается. Во-вторых, после учебы сразу найти работу – нереально. В-третьих, пока на работе выбьешься в люди и начнем по-настоящему нормально зарабатывать, еще время пройдет, и немало. Как раз лет в 35-40, вот и повод свой дом завести.

- Буквально все. День расписан по часам, неделя по дням. Например, в субботу семейный обед. Вот хоть тресни, а все собираются и едят. Одно и тоже заметьте! Потому что мама готовит пасту по семейному рецепту, и все с удовольствием едят. Годы и десятилетия, каждую субботу одну и ту же пасту почти в одном и том же кругу. Вот это, я считаю, стабильность! Но это мелочи и это понятно. А вот расписание дня это более сурово. На завтрак – кофе. Если слабая женщина – можешь с плюшкой. А так – только суровый кофе.

depositphotos113695072m-2015.jpg

Читайте также: